Мы пили чай из старых маминых чашек с цветочным узором, ещё советских времён. — Ир, — сказала я, — хочу тебе кое-что признаться.
Она взглянула на меня с настороженностью.
Ожидала подвоха.
Так же, как я раньше ждала от своей матери. — Я тебя люблю.
И если когда-то не зовущу поговорить — это не значит, что мне всё равно.
Это потому, что я боюсь.
Как бабушка боялась.
Как боялась я всю свою жизнь.
Ирина не проронила ни слова.
Затем она встала, подошла и обняла меня. — Я тоже тебя люблю, мам.
Мы стояли так долго.
Две женщины из рода молчаливых женщин.
Но в тот вечер молчание звучало иначе.
Не как стена.
А как мост.
***
Прошёл месяц.
Мы вернулись в Ивано-Франковск.
Жизнь шла своим чередом.
Я работала в школе, проверяла тетради, готовилась к урокам.
Но что-то переменилось.
Я стала звонить первой.
Не ждать.
Не гордиться.
Просто брала трубку и говорила — привет, как дела?
Ирина заметила это.
Однажды спросила — мам, а почему ты такая?
Я ответила — учусь.
Поздно, но учусь.
Наступил день рождения Ирины.
Пятнадцать лет.
Я вынула из шкафа бархатную коробочку.
Ту самую.
Тёмно-синюю, с потёртыми краями. — Мам, — сказала Ирина, — это же твоё кольцо. — Это наше.
Бабушкино.
Прабабушкино.
Теперь — твоё.
Она раскрыла коробочку.
Увидела кольцо с сапфиром. — Мам, но это же реликвия. — Да.
И я хотела вручить его тебе лично.
Не через двенадцать лет.
Не когда меня уже не будет.
Сейчас.
Ирина надела кольцо.
Оно было ей немного велико, но она не сняла.
Смотрела на него — на тонкий золотой ободок, на маленький синий камень. — Бабушка носила? — спросила она. — Бабушка хранила.
Для меня.
А я двенадцать лет не знала.
Я смотрела на дочь.
На кольцо на её пальце.
На лицо — такое же, как моё в её возрасте.
На мамино лицо.
Четыре поколения.
Четыре женщины.
Одно кольцо.
Бабушка передала маме.
Мама собиралась отдать мне — но не успела.
Теперь отдаю дочери.
Вовремя.
Пока могу сказать — это тебе, потому что люблю.
Двенадцать лет подарок хранился в шкафу.
Мама ждала звонка.
Я ждала приглашения.
Все ждали.
Никто не сделал первый шаг.
Теперь я поняла — ждать нельзя.
Говорить нужно сейчас.
Любить — вслух.
Потому что потом может уже не быть.
Мама умерла, так и не услышав от меня — прости, я была неправа.
Но она знала, что я прочту письмо.
Знала, что пойму.
Это было её последнее «люблю» — написанное, потому что сказать не успела.
Я посмотрела на Ирину.
Она вертела кольцо на пальце, улыбалась. — Спасибо, мам. — Спасибо тебе. — За что? — За то, что ты — это ты.
За то, что даёшь мне шанс не повторить ошибку.
Она не поняла.
Но поймёт.
Когда-нибудь.
Когда сама станет матерью.
Когда сама будет бояться сказать первой.
И тогда посмотрит на это кольцо — и вспомнит.
Вспомнит бабушку, которую почти не знала.
Вспомнит меня.
Вспомнит, что любить надо вслух.
Я подошла к окну.
Ирина встала рядом.
На её пальце — бабушкино кольцо.
Тонкое, золотое, с маленьким сапфиром.
Теперь — её.
Где-то там, далеко, в маленьком посёлке под Каменец-Подольским, осталась пустая квартира.
Шкаф, в котором двенадцать лет хранился подарок.
Кухня, где мама ждала звонка каждый июнь.
Её уже нет.
Но кольцо — здесь.
Письмо — здесь.
Любовь, которую она не умела показать — теперь я знаю о ней.
И передам дальше.
Не молчанием.
Словами.
Мама, я поняла.
Поздно — но поняла.
Спасибо.
За кольцо.
За письмо.
За любовь, которую ты прятала двенадцать лет.
Я больше не собираюсь прятать свою.
