В приюте всегда витает запах времени.
Не пыли или дезинфекции, а именно времени — густого, словно старый сироп, медленно стекающего по стенам.
Молодые собаки источают этот аромат, смешанный с нетерпением: они суетятся в вольерах, царапая лапами решётки, будто пытаясь стереть с металла следы расставаний.
Их лапы оставляют на полу царапины, а в глазах читается мольба: «Возьмите меня, я ещё успею стать чьим-то счастьем».
Старые же — погружены в тишину.
Они сидят в углах, уши прижаты, как сломанные крылья.
Их взгляды проходят сквозь людей, словно через стекло: «Опять мимо?» Я помню одного из них.
Серо-рыжего, с мордой, покрытой седыми тропинками, похожими на карту забытых дорог.
Его звали Алексей.
Хотя, если быть точной, в нашем приюте у каждой собаки три имени: первое — данное прежними хозяевами (часто стертое, словно надпись на потускневшей медали), второе — записанное волонтёрами (короткое, как надежда), и третье — то, что собака хранит в душе.
У Алексея все три имени слились в одно.
Даже когда его привезли сюда — дрожащего, с поджатым хвостом, после того как «хозяева» оставили его у ворот больницы, — он всё равно отзывался на «Алексей».
Как будто это имя было последним, что у него осталось.
Той осенью пришли они.
Семья в пальто, испачканных листьями.
Наталья — с шарфом, туго закрученным вокруг шеи, словно боялась, что её мысли унесёт ветер.
Игорь — с телефоном в руке, пролистывающий объявления о щенках.
А девочка, Ольга, семи лет, с косичками, перевязанными розовыми лентами, крепко сжимала в руках плюшевого кота. — Нам нужен щенок, — сказала Наталья, не глядя на вольеры. — Маленький.
Чтобы он рос вместе с Ольгой.
Чтобы… чтобы всё началось с чистого листа.
Я кивнула и указала на щенков в дальнем углу.
Они резвились в соломе, словно комочки солнечного света.
Но Наталья вздохнула: — Они слишком… непослушные.
А нам хотелось бы, чтобы с первого дня был порядок.
