Я назвала сумму.
Тамара Сергеевна несколько секунд молчала, пытаясь осмыслить услышанное. Затем ее лицо постепенно покраснело. Вдруг она громко ударила ладонью по столу, заставив чашки подпрыгнуть.
«Ты в своем уме?!» – тихий голос внезапно превратился в пронзительный визг. – «Ты выбросила на ветер целое состояние! Целое состояние! Мы тут каждую копейку считаем, я себе колготки новые не могу позволить, штопаю старые, а она… она на какие-то курсы деньги тратит!»
«Мам, перестань, это Олины деньги, ее премия», – попытался вмешаться Игорь, но она словно не слышала его.
«Ее деньги? А ипотека у нас чья? Общая! Значит, и деньги общие! Лучше бы в коробку положила! Мы бы на месяц раньше нужную сумму накопили! Ты вообще о будущем думаешь? Или только о своих платьях и курсах?» – она размахивала моей банковской выпиской, словно знаменем.
Во мне что-то лопнуло. Годы терпения, проглоченных обид и унизительных отчетов вырвались наружу одним потоком. Вся моя накопленная усталость и злость сосредоточились в одном моменте.
Я поднялась, встретила ее взгляд и произнесла слова, которые, казалось, зрели во мне все эти три года. Я произнесла их холодно, четко, без крика.
«Тамара Сергеевна. Это моя премия, которую я заработала своим трудом. Я сама решила, как ей распоряжаться. И раз вы не платите за это, то и контролировать мои расходы не вам».
На кухне воцарилась гробовая тишина. Казалось, даже старый холодильник перестал гудеть.
Лицо Тамары Сергеевны побледнело до мертвенно-белого оттенка. Она смотрела на меня так, будто я ее ударила. Ее губы дрожали.
Игорь переводил взгляд с меня на мать и обратно, на его лице читался неподдельный ужас. Он понимал, что только что произошло что-то необратимое. Рубикон был пересечен.
Первой нарушила молчание свекровь. Она медленно поднялась, руки дрожали.
«Я… я для вас все… жизнь на вас положила… а ты…» – прошептала она, и в ее глазах заблестели слезы. Но это были не слезы обиды, а слезы ярости и уязвленного самолюбия.
Она повернулась и, не произнеся ни слова, ушла в свою комнату, громко хлопнув дверью.
Я стояла посреди кухни, тяжело дыша. Адреналин шумел в ушах.
Впервые я дала ей отпор. Это было страшно и одновременно… сладко.
Я ощутила, как невидимый груз с плеч упал.
«Оля, что же ты наделала?» – прошептал Игорь.
В его голосе не было упрека, лишь растерянность и страх.
«Я сказала правду, Игорь. То, что должна была сказать три года назад», – ответила я, не отрывая взгляда от двери, за которой скрылась его мать.
Мы понимали, что это не конец конфликта. Это было только начало. Настоящая война объявлена, и наша маленькая кухня еще станет ареной многих сражений.
Но тогда я знала одно: молчать больше не буду.
***
Если я надеялась, что после моего выступления наступит ясность, то глубоко ошибалась.
Вместо открытого противостояния Тамара Сергеевна выбрала тактику партизанской борьбы, превратив нашу квартиру в сцену для своего сольного спектакля.
Главным мотивом ее действий стала демонстративная и всепоглощающая экономия, призванная ранить меня как можно сильнее.
Все началось с еды. Уже на следующий день после скандала на ужин была подана гречка. Пустая, серая, сваренная на воде, без масла и соли.
Она стояла в большой кастрюле, и рядом не было ничего.
«Кушайте, деточки, – сказала Тамара Сергеевна с театральным выражением лица, садясь за стол. – Мясо нынче дорогое. А нам надо копить, раз уж Оля решила вкладываться в образование, а не в семейный бюджет».
Игорь бросил на меня извиняющийся взгляд и молча наложил себе порцию.
Я же чувствовала, как внутри меня закипает злость.
Это было так мелко и по-детски.
Я молча поднялась, достала из холодильника яйца и приготовила нам с Игорем яичницу.
Тамара Сергеевна смотрела на меня с укоризной, словно я была расточительницей, обрекающей семью на голод.
Дальше ситуация ухудшалась.
Она перестала покупать свой любимый кефир, заявив, что «обойдется водичкой».
Начала ходить по квартире и выключать свет за мной, даже если я выходила из комнаты на минуту.
«Электричество нынче не бесплатное, Оля. Каждая копейка на счету!» – говорила она с тяжелым вздохом.
Апогеем этого театра абсурда стал вечер, когда я застала ее в ванной, штопающей капроновые колготки.
Она сидела, согнувшись в три погибели, с иголкой и ниткой в руках, и выглядела так страдальчески, словно последняя из рода Романовых, вынужденная заниматься черной работой.
«Тамара Сергеевна, что вы делаете? Выбросьте их, я куплю вам новые!» – не выдержала я.
«Что ты, деточка, не стоит на меня тратиться, – подняла на меня глаза, полные вселенской скорби. – Я уж как-нибудь перебьюсь. Лучше эти деньги на ипотеку отложим. Каждая сотня гривен важна».
Это было невыносимо. Ее жертвенность казалась фальшивой до зубовного скрежета. Она не экономила, а наказывала меня, выставляя эгоисткой, которая распускает по миру собственную свекровь.
И самое страшное, что эта тактика отчасти срабатывала.
Чувство вины, смешанное с раздражением, разъедало меня изнутри. Я начала сомневаться в своей правоте.
Может, я действительно была слишком резкой?
Может, стоило промолчать?
Игорь оказался в центре этой тихой войны. Он метался между нами, словно загнанное животное.
По вечерам он пытался поговорить с матерью.
«Мам, ну прекрати этот спектакль. Ты же знаешь, что у нас есть деньги. Зачем ты ешь пустую гречку?»
«Сынок, я хочу помочь вам. Хочу, чтобы вы поскорее купили свою квартиру. Я вижу, Оля не понимает всей серьезности. Может, мой пример чему-то ее научит», – отвечала она мученическим тоном.
Потом он приходил ко мне.
«Оля, прошу, не реагируй. Она специально провоцирует тебя. Просто игнорируй».
«Как я могу игнорировать, Игорь? – срывалась я. – Мы живем в театре абсурда! Твоя мать морит себя голодом у меня на глазах, чтобы я чувствовала себя виноватой! Это ненормально!»
«Я знаю, что это ненормально! – повышал голос он. – Но что ты хочешь, чтобы я сделал? Выгнать ее из квартиры? Или развестись с тобой? Я люблю вас обеих и рвусь на части!»
Такие разговоры заканчивались гнетущим молчанием. Мы отдалялись друг от друга. Напряжение висело в воздухе постоянно.
Наш дом перестал быть домом. Он превратился в поле боя, где каждый неверный шаг мог привести к взрыву.
Мой курс, который должен был приносить радость и новые возможности, превратился в яблоко раздора.
Я училась отрывками, не испытывая вдохновения. Каждая открытая лекция напоминала мне, какую цену я за нее плачу. И эта цена измерялась не деньгами, а разрушенными нервами и угасающими отношениями с мужем.
Однажды вечером, после еще одной сцены с выключенным светом и вздохами о дороговизне жизни, я сидела в нашей комнате и смотрела в окно на огни чужих квартир.
Там горел свет, и мне казалось, что в них живут счастливые люди, которые не штопают колготки из принципа и не едят пустую гречку в наказание.
И тогда во мне зародилось страшное, холодное, как ноябрьский ветер, сомнение.
А стоит ли вообще связывать себя общей ипотекой?
Стоит ли привязывать себя к общему будущему, если даже мои личные деньги, мой личный выбор становятся предметом такого жестокого и изощренного контроля?
Возможно, свобода ценнее любых квадратных метров?
Эта мысль пугала меня, но, появившись, уже не отпускала.
***
Сомнение, поселившееся в душе, росло с каждым днем. Оно напоминало сорняк, который сначала незаметен, а потом пробивается сквозь асфальт, разрушая все на своем пути.
Идея общей ипотеки, еще недавно казавшаяся светлой и единственно правильной целью, теперь воспринималась как ловушка.
Я представляла, как мы покупаем квартиру, и Тамара Сергеевна, главный инвестор нашего счастья (ведь она «экономила на всем»), получает пожизненное моральное право приходить к нам без предупреждения, делать замечания по ремонту и продолжать контролировать наши расходы.
От этой картины по спине пробегал холодок.
Я поняла, что мне нужен совет со стороны. Человек, не вовлеченный в нашу семейную драму.
Лучшей подругой в этом была Ирина.
Мы встретились в небольшой кофейне – я настояла на встрече вне дома, чтобы вырваться из гнетущей атмосферы…
