Ты снова будешь ездить к маме и помогать ей, хочешь ты этого или нет!
Понял?!
Ольга медленно оторвалась от холодильника.
Она сделала шаг к центру кухни и остановилась.
Её лицо оставалось спокойным, почти безэмоциональным, но в глубине глаз вспыхивал холодный и мрачный огонь.
Она смотрела на него так, словно видела впервые — не жениха и не любимого, а чужого, неприятного человека.
Затем она заговорила.
Её голос звучал ровно, без малейшей дрожи, но в нём была такая сила, что Игорь невольно выпрямился. — Почему я должна ездить к твоей матери каждый вечер, мыть её и менять подгузники?
Найми для неё сиделку, потому что я больше этим заниматься не собираюсь!
Эти слова повисли в тишине кухни, словно тяжёлый приговор.
Не как крик, а как решённый вердикт.
Игорь растерялся.
Он открыл рот, чтобы возразить, чтобы выплеснуть на неё весь свой праведный гнев, но она не дала ему вставить ни слова. — Ты думал, что твоя маленькая игра сработает? — она усмехнулась, но это была гримаса презрения. — Ты решил сыграть на жалости, представить меня бессердечной тварью?
Поздравляю, ты только что раскрыл своё настоящее лицо.
Лицо дешёвого манипулятора, готового использовать больную мать как инструмент, чтобы загнать меня в стойло.
Он смотрел на неё, и его уверенность стала трескаться, словно тонкий лёд под ногами.
Это была не Оля.
Это была другая женщина, незнакомая и пугающая своим холодным спокойствием. — Так вот, послушай меня, Игорь, — продолжила она, сделав ещё один шаг вперёд. — Свадьбы не будет.
Я не собираюсь хоронить себя под подгузниками будущей свекрови по прихоти мужа, который считает это моей обязанностью.
Я хотела семью, а не пожизненную каторгу. — Как ты… — начал было он, но его слова утонули в её взгляде. — А теперь о твоей матери.
Ты же так о ней заботишься, не так ли?
Ты же любящий сын.
Так вот, у тебя есть отличная возможность это доказать.
Сам надевай фартук и исполняй свой сыновий долг.
Ты мужчина, глава будущей семьи.
Вперёд.
Каждый вечер после работы.
Будешь готовить ей еду, мыть полы, стирать бельё.
И менять подгузники, Игорь.
Не забывай про подгузники.
Это же твоя мама.
Это твоя ответственность.
Ты сам говорил — это основа, это уважение.
Так уважай же.
Она произносила это методично, вбивая каждое слово словно гвоздь.
Она взяла его же слова — о долге, семье и уважении — и повернула их против него.
Она нарисовала ему картину его собственного будущего, ту, которую он так легко приготовил для неё.
Закончила говорить, она молча развернулась и направилась к прихожей.
Она не спешила, не хлопала дверями.
Просто шла.
Игорь смотрел ей в спину, и до него начало доходить.
Не то, что он её обидел.
А то, что его идеально выстроенный, удобный для него мир рухнул в одночасье.
Он сам, своими руками, разрушил его.
Она взяла с тумбочки сумочку и ключи.
Он услышал, как она обувается.
Он хотел что-то крикнуть, остановить её, но не смог вымолвить ни слова.
Рот пересох.
Входная дверь тихо щёлкнула, закрываясь.
Игорь остался один на кухне.
Он осмотрелся вокруг, словно не узнавая привычную обстановку.
Его взгляд упал на микроволновку, где стояла забытая лазанья.
Ужин на двоих.
Он медленно подошёл и открыл дверцу.
По кухне разнесся запах остывшей, заветрившейся еды.
Запах неудавшейся жизни.
И впервые за весь вечер он почувствовал не злость и не обиду.
Он ощутил животный, леденящий страх перед той реальностью, в которой его только что оставили.
Один.
