Делайте в ней хоть сериал, хоть космодром.
Алексей смотрел на неё, побледневший как белое полотно. — Тамара, ты совсем с ума сошла?
Откуда у меня такие деньги взять?
Продать квартиру?
А мама? — А что с мамой? — в голосе Тамары прозвучал холодный металл. — Мама хотела, чтобы её дети были счастливы и жили в согласии.
А мы превратились во врагов, готовых перегрызть друг другу горло из-за этих квадратных метров!
Ты думаешь, она этого не чувствует?
Думаешь, ей приятно видеть этот пирог, который не идёт в горло?!
Она перевела дыхание и загнула третий палец. — Есть и третий вариант.
Идём к нотариусу и оформляем соглашение.
Официальное, с печатями.
Где чёрным по белому будет написано: эта квартира приобреталась для пожизненного проживания нашей матери, Натальи Петровны.
Никто, кроме неё, не может проживать здесь без согласия другой стороны.
Никакие жёны, мужья и будущие дети.
После ухода мамы… — она запнулась, голос прозвучал дрожащим, — …квартира продаётся, а деньги делятся поровну.
Все расходы на содержание и ипотеку мы платим строго в равных долях.
Любой ремонт — только по взаимному согласию.
Это мой ультиматум.
Выбирай.
Он молчал, глядя в пол.
Он оказался в тупике.
Любой из предложенных вариантов разрушал его планы.
Его уютный мирок, в котором он и рыбку съел, и косточкой не подавился, начал трещать по швам. — Ты… ты ставишь меня в безвыходное положение, — пробормотал он. — Нет, Алексей.
Я просто возвращаю тебя к реальности, из которой ты так упорно пытался уйти.
Даю тебе неделю на размышления.
Через семь дней жду твоего ответа.
Если ответа не последует, я запускаю вариант номер один.
Мой риелтор уже предупреждён.
Она развернулась, взяла с вешалки сумку и пальто. — Мам, прости, мне срочно нужно уходить, на работу вызвали, — крикнула она в сторону кухни. — С днём рождения меня.
Хлопнула входная дверь.
Алексей остался один в полутёмном коридоре.
Из кухни доносился испуганный голос матери и раздражённое шипение Ирины.
Он осознал, что детство закончилось.
Пришло время расплачиваться.
И цена была куда выше, чем ежемесячный платёж по ипотеке. *** Прошла неделя в гнетущей, оглушающей тишине.
Тамара не звонила.
Алексей тоже молчал.
Они оба ждали, и это ожидание было хуже любой ссоры.
Тамара уже мысленно готовилась к худшему — к продаже квартиры, к объяснениям с матерью, к окончательному разрыву с братом.
Алексей метался между злостью на сестру, страхом перед женой и чувством вины перед матерью.
Ирина каждую ночь пилила его: «Она просто манипулирует!
Не поддавайся!
Это и наша квартира тоже!» Развязка наступила внезапно.
В субботу утром позвонила мама Тамаре.
Голос её был незнакомым — тихим и очень твёрдым. — Тома, дочка.
Приезжайте, пожалуйста.
И Алексею я уже звонила.
Жду вас обоих через час.
Обсуждению не подлежит.
Тамара приехала первой.
Мама сидела на кухне за накрытым столом.
Но это был не праздничный стол.
На нём стояли три чашки, сахарница и тарелка с ломтиками лимона.
Никаких пирогов.
Никакой еды.
Наталья Петровна была одета не в привычный домашний халат, а в строгое платье, которое носила в поликлинику.
Она выглядела постаревшей и очень серьёзной.
Когда вошёл Алексей, бледный и измождённый, мама молча указала ему на стул.
Сама села напротив. — Ну, здравствуйте, дети, — произнесла она, и в голосе не осталось ни капли тепла. — Я вас обоих вырастила.
Всю жизнь посвятила тому, чтобы вы стали людьми.
Чтобы любили и поддерживали друг друга.
Вы были моей гордостью.
Были.
Тамара и Алексей сидели, опустив глаза, словно провинившиеся школьники перед директором. — Я не слепая и не глухая, — продолжала Наталья Петровна, голос её начал дрожать. — Я всё вижу и понимаю.
Я вижу, как вы смотрите друг на друга.
Как сквозь зубы произносите слова.
Я слышала ваш разговор в коридоре, Тамара.
В твой день рождения.
Думали, я не услышу?
Она достала из кармана платья сложенный вчетверо лист бумаги и положила его на стол. — Я долго думала…
Я что, вам обуза?
Этот ваш подарок… как кость в горле, да?
Может, мне обратно в свою однокомнатную квартиру?
Продайте эту квартиру к чёртовой матери!
Раз она довела вас чуть ли не до драки…
Я не хочу жить в доме, построенном на лжи и ненависти.
Лучше я умру в своей сырости, но со спокойной душой, зная, что мои дети не враги.
Слёзы покатились по её щекам.
Крупные, горькие слёзы.
Она не рыдала, а просто плакала.
Тихо, горько, безутешно.
И в этот момент лёд в душе Тамары треснул.
Вся её обида, злость и праведная правота — всё это вдруг показалось таким мелким и ничтожным рядом с мамиными слезами.
Она посмотрела на Алексея.
Он тоже плакал.
Не стесняясь, размазывая слёзы кулаком по лицу, как в детстве. — Мама… мамочка, прости, — первой не выдержала Тамара.
Она подошла, опустилась на колени перед матерью и уткнулась в её колени. — Прости меня, дура.
Это я во всём виновата. — Нет, это я… я виноват, — прошептал Алексей, поднимая к ним заплаканные глаза. — Я…
Тамара, прости меня.
Я такой идиот.
Думал только о себе.
О Ирине, о будущем…
Забыл, с чего всё начиналось.
Я тебя обманул.
Прости, если сможешь.
Наталья Петровна гладила Тамару по волосам, а взгляд держала на сыне. — Разговаривайте, — тихо сказала она. — Друг с другом разговаривайте.
Не со мной.
Я всё выдержу.
А вот сможете ли вы потом смотреть друг другу в глаза?
И они начали говорить.
Сначала сбивчиво, перебивая друг друга, глотая слёзы.
Потом спокойнее, честнее.
Тамара рассказывала о своём страхе, чувстве предательства и одиночестве под тяжестью ипотеки.
Алексей — о давлении со стороны жены, о страхе не обеспечить семью, о своей глупой мужской гордости, которая не позволила сразу признаться в планах.
Они говорили почти два часа.
Без упрёков.
Без ультиматумов.
Просто выкладывали всё, что накопилось. — Третий вариант, — наконец сказал Алексей, вытирая глаза. — То, что ты предложила, Тамара.
Про нотариуса.
Это самый правильный выбор.
Единственно возможный.
Квартира — мамина.
Точка.
А потом… потом разберёмся.
Как-нибудь.
Но вместе.
Тамара кивнула. — Хорошо.
Я согласна.
Она встала, налила всем горячей воды в чашки.
Добавила лимон.
Они сидели за столом и молча пили кислый, горячий чай.
Тишину нарушал лишь стук ложек о чашки.
Отношения уже никогда не станут прежними.
Доверие, однажды подорванное, не восстанавливается целиком, как разбитая чашка, склеенная самым прочным клеем — трещины остаются.
Но война закончилась.
Они заключили перемирие.
Хрупкое, выстраданное, но настоящее.
На следующей неделе вместе отправились к нотариусу.
Оформили соглашение.
Вышли из конторы молча.
На улице шел мокрый снег. — Может, кофе? — неуверенно предложил Алексей.
Тамара на мгновение задумалась, затем кивнула. — Давай.
И они направились в ближайшую кофейню.
Не ради кофе.
А потому что им обоим отчаянно нужно было заново научиться просто быть братом и сестрой.
И этот путь был гораздо длиннее и сложнее, чем тридцать лет ипотеки.
