Андрей Кончаловский рассказал нам о своем доме на Николиной Горе и самых сильных интерьерных впечатлениях.
Дом должен строиться всю жизнь. Его нельзя просто сдать “под ключ” с интерьером: живые дома “наращиваются” десятилетиями. Так получилось и у меня: мой дом вырос из маминого, который она построила для себя в 50-х. В 1959 году я поступил во ВГИК, меня зачислили в мастерскую Михаила Ромма. По советским стандартам я жил тогда в привилегированной семье. Но хотя у нас и стояла антикварная русская мебель, висели картины Кончаловского и Сурикова, жизнь была небогатая, все надо было доставать.
А что касается этой старой мебели, я ее терпеть не мог, мне нравился модерн. Америка! Эрл Гарднер, Луи Армстронг, девочки. Я помню, как в своей маленькой комнате делал себе “модерновые” книжные полки – как в американских домах. И мечтал о том времени, когда накоплю на «мерседес»…
С тех пор многое изменилось. Я уехал за границу, посмотрел дома своих друзей. У Марлона Брандо, например, дом был ужасный. В ужасном американском вкусе. Никакой. В нем не было ни одной красивой вещи!
Зато два дома в Италии, во Флоренции, мне запомнились навсегда. Представьте себе полотна Караваджо и Тициана, висящие почти на улице, как будто они всю жизнь так висели, – это палаццо Гуччардини, на виа Гуччардини. Там мне показали в библиотеке кресло, в котором сидел Макиавелли. Он секретарем работал в этом доме! В библиотеке лежат его рукописи… Семья, живущая в этом пространстве шестьсот лет, дом, в котором все устоялось столетия назад, – такая культура потрясает.
Во втором доме – его выставили на продажу – можно было снимать кино об эпохе 1920-х. В нем никто не жил лет тридцать, просто пыль вытирали, но все сохранилось просто феноменально. На вешалках висели старые шляпы, стояли фотографии: хозяин дома (какой-то адмирал) с итальянским королем, с Муссолини. Там я впервые увидел, как были устроены туалеты в начале века: полка из красного дерева, в ней сиденье и фарфоровое судно. Воду не спускаешь, а качаешь помпой. Все в идеальном состоянии, все работает!
Но особенно меня поразил дом Эмануэля Унгаро в Провансе, который он выстроил на старой ферме. Там нет ни одного окна, ни одной задвижки неантикварной: двадцать лет все это потихонечку свозилось и ставилось. Он человек с колоссальным чувством стиля, я многому тогда у него научился. И понял главный принцип дома: ни в коем случае не стараться закончить его как можно скорее!
Когда я строил свою виллу в Лос-Анджелесе, у меня был интерьерный дизайнер. Все сделали очень красиво, специально купили мебель. Большой диван, который сейчас стоит в гостиной, как и вся остальная европейская мебель, – как раз оттуда, из лос-анджелесского дома. Потом у меня была квартира в Париже, куда я тоже что-то покупал. Потом все это продалось, и я вернулся в Россию, захватив с собой часть вещей. Мамы уже не было, и я решил сохранить ее дом, но превратить его в терем – чтобы было много разных крыш, углов. Разрушить поверхность, разбить ее на разные плоскости, угнездить дом на доме, как строились терема и все посады. Я все-таки живу в России, и возводить итальянское палаццо здесь было бы наивно.
Приглашать интерьерного дизайнера я на этот раз не стал, но осуществить проект терема мне помогла архитектор Любовь Скорина. Она со мной работала на “Мосфильме”, готовила декорации для “Дома дураков” и “Ближнего круга”. Мы с ней много всего пересмотрели, даже болгарские деревянные церкви изучали. В итоге с инженерной точки зрения получилась весьма непростая конструкция: никакое нормальное бревенчатое сооружение не выдержит такого окна, как у меня в гостиной – во всю стену. И резные колонны в гостиной, которые вырезали белорусские мастера, не только для красоты – они крышу держат. Здесь применялись очень сложные архитектурно-инженерные расчеты, и, кроме того, мы ведь делали вполне современный дом – полы, например, отапливаются.
Я сохранил все мамины интерьеры. Даже когда мы разбирали пол и делали новые потолки, мы очень тщательно нумеровали все вещи, чтобы поставить их назад в точности так, как они стояли когда-то. Но из двухэтажного дом превратился в четырехэтажный: я надстроил один этаж и вырыл полуподвал. Так что мамин дом как бы вписался в больший – большой дом его «обнял». Конечно, лестница поменялась: раньше она вела на второй этаж, к папе в спальню, а теперь идет на три этажа. Эта новая лестница делалась в Китае, она сумасшедшей красоты, как скрипка Страдивари. Изгиб у нее просто женский!
Конечно, центр любого дома – кухня. Там тепло и дают еду, там все собираются, несмотря на наличие столовой. Это царство Юли, и я старался сделать здесь все так, как она хотела, – купил не плиту, а эквивалент “роллс-ройса” в кухонном искусстве, шедевр из Франции La Cornue.
Стиль – в отсутствии стиля. Поэтому я и люблю города Италии – в отличие от, например, Петербурга в них нет четкого стиля. И у себя дома я намеренно создавал абсолютное разностилье. Во Флоренции нашел потрясающие терракотовые вазы, покрытые воском, из-за чего появляется такой матовый блеск. Эти вазы обжигались прямо у меня на глазах! Библиотека и лестницы – русский ампир. Я также привез многое из Китая: расписная китайская мебель отлично сочетается с русскими вещами. Я не люблю дорогую антикварную мебель – жалко ее поцарапать. И еще я ничего не коллекционирую: что прибивается, то прибивается. Самое ценное, что накопилось у меня за сорок лет, – книги.Фрагмент гостиной. Расписной шкаф хозяин привез из Китая.Фрагмент гостиной. Расписной шкаф хозяин привез из Китая.Раньше я любил гулять по Николиной Горе. Выходил на лыжах в лес… Теперь здесь сплошные заборы.
У нас в России люди не считают денег: большинство – потому что их нет, а меньшинство – потому что их слишком много! Далеко не каждый может построить дом, о котором мечтает. Состоятельным людям часто не хватает воображения и культуры, они еще многого не видели, и им хочется поскорее получить что-нибудь особенное. Тем не менее этот варварский самострой мне милее идеально построенных американских таун-хаусов.
