— Ты действительно это сказал? — Я застыла в прихожей, отвернувшись от двери, мои пальцы, онемевшие от напряжения, крепко сжимали пакет с вещами. — Повтори, если сможешь…
Алексей, нервно переминаясь с ноги на ногу, подошёл к окну, стараясь не встретиться взглядом ни со мной, ни с плачущей Алиной. Из кухни донёсся резкий, непреклонный голос свекрови:
— И слушать тут нечего! Женщина, собирай вещи и уходи. Своими нытьём уже достала. Квартира не твоя, и хорошо, что сын наконец это понял. Алексей, запомни: сдашься один раз — потом не отделаться! Я же предупреждала!
Алексей пробубнил что-то неразборчивое, склонив голову.
— Елена… Я… честно говоря, так будет спокойнее для всех. Прости. Но и ты меня пойми. Твоя ссора с мамой всё разрушила. Уйди хотя бы ненадолго. Я не могу — ты же понимаешь? Ты сама…
Я смотрела, как этот эмоционально несостоявшийся мужчина путается между мной и непреклонной матерью. Пот выступал на его лице — не из-за жаркой погоды, а от страха. Вот и всё. Именно в этот миг семья перестаёт существовать: не с громкими ссорами и криками, а тихо и жалко, словно отрываешь засохшую плёнку от кожи.
Алина свернулась клубком, завыла, расплакалась — словно щенок, который впервые понял, что оказался предан.
— Мамочка, мамочка, куда? Почему папа?.. Мама, не уходи…
Я согнулась, прижав её к себе. Больше слёз не было — если уходить, то с гордо поднятой головой. Если предали — значит, нужно разойтись достойно.
Я опустила взгляд на Алексея и тихо, словно автоматически, плюнула под ноги, затем хлопнула дверью, заставив замок щёлкнуть. Потому что назад пути уже не было. Во всяком случае, сейчас. *** Я бродила по холодному январскому вечеру, а снег будто издевался, бросая в лицо колючие снежинки и превращая землю под ногами в грязную кашу. В пакете была лишь самая необходимая одежда: джинсы, блузка, ветхий свитер и несколько сотен гривен, спрятанных в тайном кармане.
Телефон вновь и вновь оживал и стихал: голос мамы легко отдавался в голове — «Держись, Еленочка, в жизни бывает всякое…», а голос отца молчал, выражая сдержанную, мужскую поддержку без излишних эмоций. Дочери я написать не могла — что сказать ребёнку одиннадцати лет?
Мама предложила сразу: «Приезжай, Елена, со временем всё утрясётся». Но я представила дорогу: бесконечные электрички, толпа, и главное — гнетущую атмосферу, похожую на резкий запах скотного двора, когда оказываешься в чужом, но всё же родном доме. Нет, сейчас к маме я не смогу.
Я потянулась к спрятанной в боковом кармане сигарете — соблазн для некурящей, уставшей женщины. Внезапно в голове прозвучал его усталый голос: «Елена, брось эту гадость. Мне не нравится, когда от тебя пахнет табаком…»
А кому это теперь надо? Разве что мне самой — и то не сразу после первой затяжки.
Я долго шла, не имея цели. В конце концов оказалась у дома Оксаны — давней знакомой, потерпевшей неудачу в поисках счастья через мимолетные связи.
— Привет… Пустишь переночевать? Я скоро уйду, честно…
— Еленка, что с тобой?! Заходи скорее! Забудь про всякие условности… Что случилось?
— Всё, Оксана. Моя семья распалась. Только что. *** Оксана часто задавалась вопросом, почему я всё ещё терплю. Говорила, что с моим умом и характером мне следовало бы выбрать лучшую судьбу… Но жизнь нельзя переписать, нет вариантов «а если бы». Она либо целиком, либо пуста. Со всеми её недостатками, засевшей грязью, невыраженными словами за столом. И с визитами свекрови — грозовой тучей, нависающей над нами и рассеивающей семьи на разные стороны.
Мне казалось, что молчание смягчит острый конфликт. Ссора не исчезнет, но отложится, будто острая боль после укола. Но сегодня компромисса не получилось. *** В глубине гардероба Оксана достала старую ночнушку, аккуратно подложила её под мою голову вместо подушки и укрыла меня тёплым пледом. Все разговоры о Виталии сразу прекращала.
— Не хочу больше ничего слышать об этом, Елена. Просто выпьем чай с мёдом и иди отдыхать. Утром придумаем что-то. Постарайся не думать. Просто отдохни.
Я молча смотрела в белёный потолок. Звук открывающейся двери в подъезде прозвучал внутри, как похоронный звон: казалось, кто-то в доме горько рыдает, но это была не я. Или мне показалось…
В голове повторялась одна мысль: как это — за мгновение стать никем? Почему? Где же та жизнь, которую я так бережно строила, словно шаткий карточный домик, боясь сломать одним неосторожным движением?
Я не могла уснуть до рассвета. Обдумывала дальнейшие шаги. И вообще — зачем всё это? *** В шесть утра тишину разорвал звонок.,Отвратительный звук, будто вырывающий меня из реального мира.
В голосе Виталия отсутствовала та прежняя твердость – лишь сиплость и разбитость. Позади слышались его шаги, наполненные усталостью и растерянностью.
– Елена… Пожалуйста, вернись. Я сорвался, признаю свою вину. Мама осталась на ночь, но без тебя мне никак… Алина молчит, просто лежит. Я сам не понимаю, что натворил… Прости.
На другом конце провода воцарилась тишина, словно бездонная пропасть между нами. Сколько раз я отрепетировала отказ. Но во рту стояла горечь, сухо и невыносимо.
– Мне негде остановиться, Виталий. Я не могу просто прийти и забыть всё…
– Умоляю. Ради нашей дочери. Ради нашего прошлого. Я ошибся, признаю свою вину… Просто вернись, не покидай меня… Без тебя я пропаду, понимаешь? Всё исчезло. Вернись…
Сломленный мужчина на другом конце провода – кого сейчас жальче? Себя? Его? Ребёнка, проспавшего ночь в ожидании? Понять невозможно.
– Решай сама… Я обещаю больше не повышать на тебя голос. И мать… Я скажу ей уехать завтра утром…
Теперь твоя очередь. «Ты сама виновата», «Ты здесь лишняя», «Ты чужая» – все эти слова бросались в лицо. А теперь выходит, без тебя не выжить? Где же обещанный покой?
Я положила трубку и впервые за этот день расплакалась. *** — Ты сломался, — с трудом произнесла я, голос звучал глухо, — а как же я? Думаешь, мне здесь легко, среди чужих? А что с Алиной? Почему теперь она прячется в своей квартире, избегая бабушку? Объясни хоть раз нормально: зачем ты позволил им выгнать меня из нашего дома?
В ответ только тишина. Тяжёлая, густая, как патока – напряжённая, с едва заметной дрожью.
— Я не знаю, что сказать… Прости меня, умоляю… Мама… Ей было плохо с утра, она плакала. Говорит, что всё это ошибка. Ей сложно одной, возраст уже не тот… Я не учёл, что тебе хуже всех. Словно зашёл в тупик…
— Виталий, я не ребёнок, чтобы верить в сказки. Честно, ты никогда не был для меня опорой. Скорее временами маской. Казалось, с тобой тепло и светло, но стоит дунуть малейшему ветерку — и всё рушится… Пойми, я просто так не вернусь. Не могу! Даже ради дочери.
Я сижу на кухне у Оксаны. За окном ещё темно, ночь густая и синяя. Пахнет свежим кофе, на губах горькая соль от слёз, волосы растрёпаны за ночь и колют около висков.
Телефон не просто звонит, он буквально рыдает голосом Виталия. Каждый его вздох болезненно отдаётся во мне, но злость и усталость берут верх.
— Елена, прошу… Возвращайся домой. Я всё объясню маме. Не думал, что так получится. Алина даже со мной не хочет говорить… Ты нам нужна. Ты нужна мне…
Слышу шаги Оксаны — тихие шлёпки тапочек, звук чайника, закипающего на плите. Она молча сообщает супругу о моём присутствии: ставит чашку рядом, накрывает руку своей ладонью.
Я гляжу на неё, а Оксана чуть заметно кивает, словно без слов поддерживая: «Держись, Елена. Не сдавайся сейчас… Пусть осознает свои ошибки».
В голове роятся мысли: А если я вернусь, он опять поддастся маме? Снова выставит меня за дверь? Или всё будет, как вначале, когда он ещё принадлежал мне, а не ей?.. *** Вышла на лоджию, глубоко вдыхая морозный январский воздух. Занялась подсчётом скромных сбережений, размышляя: не разумнее ли снять комнату ближе к Алиной школе? В любом случае, жизнь изменилась… Или стоит попытаться переждать, ненадолго вернувшись в прежнее место?
Оксана убеждала:
— Оцени ситуацию со стороны. Иногда, Елена, важно принимать решения не под влиянием чувств. Не спеши возвращаться. Дай ему возможность исправиться.
Я слабо улыбнулась, но в этой улыбке был отчётливый след безысходности.,— Ты можешь представить, каково ощущать себя «чужой» в собственном доме? Я всегда понимала: пока она рядом, я остаюсь на втором плане. А теперь меня вовсе исключили из игры по её же инициативе…
Вечером снова поступил звонок от Виталия. В его голосе звучала детская неуверенность.
— Позволь мне приехать. Хоть к тебе, хоть к Оксане. Нам нужно поговорить. Я… я чувствую вину перед тобой, Елена. И если позволишь, привезу Алину.
Сердце рвется к дочери: Алина ни в чём не повинна, но оказалась в центре этого взрослого кошмара.
Глубоко вдохнув, словно проглатывая горькое лекарство, я понимала: надо принять решение. Нужно подумать о себе и о будущем ребёнка. Но внутренний голос шептал — не спеши, успокойся. Возвращаться нельзя из жалости. Ни к себе, ни к нему. *** На следующий день, стараясь не нарушить хрупкое равновесие, я незаметно встретила Алину во дворе школы. Она стеснительно протянула мне свою маленькую ладошку.
— Мама, ты вернёшься? Я не хочу жить с бабушкой… Я слышала, как папа плакал ночью. Он говорил, что мы будем вместе… Пожалуйста, вернись.
В её детских глазах был свет невинности и искренности.
— Алинка, слушай меня… Что бы ни произошло, я всегда буду рядом с тобой. Пусть и немного дальше, но всё равно близко, слышишь?
Мы сели на скамейку у школьного двора. Дыхание меня сбивало, ведь нельзя возлагать такую тяжесть на ребёнка, но и молчать я не могла.
— Он говорил, что бабушка уедет к тёте. Это правда?
Я не знала, что ответить, потому что Виталий рассказывал мне совсем другое.
Вечером снова раздался звонок.
— Прости, Елена. Мама уедет, это я сказал ей. Я испугался, но сделал это. Алина ждёт тебя, и я тоже… Прости меня. Дверь всегда открыта для тебя, заходи, когда захочешь.
Вот так просто. Он сказал, будто ничего не случилось. *** Я остановилась перед дверью нашей квартиры. В руках держала сетку с мандаринами для дочки, Алины, и старый вязаный шарф, наш общий, пропитанный запахом дома и лёгкой грустью. Ключи в кармане тихо звенели, словно дразнили: «Вот она, твоя обитель — войди… или отступи, если не хватит смелости».
В подъезде было тепло, и это тепло исходило не от батарей. Казалось, что в этих стенах сохранились отголоски нашего былого счастья: маленькие сапожки Алины по утрам, силуэт Виталия за обеденным столом, даже колючая улыбка свекрови… Тогда будущее казалось реальным, перспективным и незыблемым.
Рука, тянувшаяся к замку, задрожала. Один шаг, одно решение — и… Что же ждёт меня за дверью? Сын своей матери или мой муж? Угасающие искры прежней любви или слабая надежда на примирение?
Но я открыла дверь, без героизма, буднично: ключ с усилием повернулся в замке. И меня накрыл родной аромат дома: слегка горьковатый от отварного картофеля и лука, как в детстве, и при этом такой знакомый…
— Мама! — Алина бросилась ко мне навстречу. Её щёки были влажными, ресницы слиплись от слёз. Она плакала, но теперь радовалась и топала маленькими ножками, словно мир восстановился.
— Привет, моя радость, — я не стала вытирать ей слёзы. — Как ты?
— Всё хорошо, мамочка, когда ты рядом.
Виталий стоял в стороне, виноватый и растерянный, как ребёнок, пойманный на проступке. Он медлил, не зная, можно ли обнять меня, и неловко улыбался. Я всматривалась в его лицо, пытаясь увидеть что-то новое: не смирение, не грусть, не усталость — возможно, решимость?
— Мама, бабушка сказала, что уедет. Можно я останусь у вас на ночь? Она не хотела, но папа долго с ней разговаривал, я слышала, — вдруг засмеялась Алина по-детски. — Потом наступила тишина…
Виталий смущённо посмотрел на меня, словно ждал моего решения.,– Мне сначала было сложно, – спокойно и тихо сказал он, – но я сказал. Всё… Больше не допущу, чтобы кто-то причинял тебе боль… Боюсь, осознал это слишком поздно… Прости.
Впервые за долгое время он произнёс эти слова искренне – для себя, а не для меня, не для Алины и не ради утешения мамы. Я хотела обнять его, но одновременно хотелось крикнуть – где же ты был раньше, почему разрешал всему этому случаться?
Я уселась за стол, руки всё ещё предательски дрожали.
– Виталий, послушай. Я не могу гарантировать, что всё вернётся как прежде. Я тоже устала, я не машина. Но если ты действительно повзрослел, поддержи меня. Не только когда твоей маме плохо, но и когда мне тяжело. Согласен?
Он кивнул. Впервые за долгое время его плечи расслабились не от безнадёжности, а от облегчения. Эта усталость была совсем другой.
За окном сгущались сумерки, наступал густой синий вечер. В доме пахло варёным картофелем и надеждой. Может быть, всё только начинается? И, возможно, взрослым иногда тоже нужно стать опорой, а не укрываться за чей-то спиной?
Я посмотрела на Алину – её глаза светились, и казалось, что в них хранится вся вера в светлое будущее, которую нам удалось сохранить.
– Мам, завтра я нарисую нас вместе! С бабушкой… или без неё?
Мы искренне рассмеялись, впервые за долгий месяц. Я тихо, чуть-чуть отпустила обиду. *** Неделя пролетела быстро, словно мимолётное наслаждение, но при этом тянулась мучительно медленно, как томительное ожидание ответов. Атмосфера в доме изменилась, исчезла давящая привычная тяжесть. Наталья Ивановна уехала спокойно, без истерик и упрёков, оставив на кухонном столе ключи и крупную записку: «Будьте счастливы, если получится. Я в Каменец-Подольский – звоните, если что». В её почерке теперь читались и сожаление, и тревога, и почти всепрощение.
Дом наполнили новые звуки. Утром – звонкий смех Алины из ванной. Аромат свежесваренного кофе. На окне – веточка мимозы, купленная чтобы поднять весеннее настроение. На стене, вместо прежних скучных поздравлений от начальника Виталия, висит картина Алины: три фигурки, обнявшиеся, над ними – кривые солнечные лучи, рядом – надпись: «Моя семья».
– Знаешь, – вечером сказал Виталий, запинаясь от волнения, – мне кажется, теперь у нас всё получится. Не сразу, не идеально, но… вместе.
Я не верю ему беспрекословно, уже не так наивна, как десять лет назад. Иногда тревога накатывает: хватит ли у меня сил, чтобы быть не только мамой, но и собой? Не растворюсь ли я вновь в рутине, не потеряю ли себя в вечных «надо», «должна», «подожди»?
Алина зовёт к окну.
– Мам, смотри, дождь! Это к удаче. А потом будет радуга!
И ты смотришь на мокрое стекло, на двор, где люди торопятся спрятаться под зонтами, а дочь смеётся: «Мамочка, я люблю тебя!»
Самое важное – здесь. В этих простых словах, в коротких моментах – в их бесценности.
Да, мой дом далёк от идеала. Да, мы заново учимся общаться – иногда спотыкаемся, допускаем ошибки, учимся извиняться и принимать заботу. Учимся быть семьёй на равных, без страха и давления. Учимся любить – не только других, но и себя.
И в этот вечер, пока Виталий моет посуду (удивительно, как меняются люди после искреннего разговора!), а Алина рисует новое изображение, я впервые за долгое время ощущаю себя… нужной. Нет, не незаменимой. Просто – настоящей.
А счастье… Оно всегда в таких мелочах: запах мимозы, детский смех, чашка горячего кофе и тихий внутренний голос, согревающий теплом: «Всё обязательно будет хорошо».
– Мамуля, а завтра я нарисую тебя с крыльями! Ты ведь как ангел, только наш!
И знаешь, я верю своей девочке. Потому что теперь у меня есть собственные крылья. Я сама их вырастила. Постепенно, через боль, но – вырастила.
А значит теперь бояться нечего.
