Он не должен (как вообще можно говорить, что человек что-то «должен» в тонкой сфере чувств).
Но он имеет право.
Это непопулярная сегодня идея. Гораздо популярнее мысль, что родитель должен пожизненно, сначала — не травмировать и не фрустрировать младенчика, сформировать у него безопасную привязанность, потом – защищать школьника от школы, и одновременно контролировать, мотивировать, танцевать с бубном, пробуждать интерес.
Потом – перевести через минное поле пубертата, первых любовей, первых непереносимо горьких отказов. Потом поддержать в выборе профессии и сексуальной ориентации, чего бы он там ни выбрал. А дальше – немедленно начать строить с ним теплые и поддерживающие отношения, но уважая его, как взрослого человека. И параллельно каяться за то, какие травмы причинил ему в детстве, как мало замечал его чувства и проводил с ним времени.
И если в этом описании вы слышите некоторую иронию, то это ирония печальная, потому что я тоже современный родитель, и мне не чуждо.
Но дети – это же во многом лотерея.
По сути, в твоем доме оказывается незнакомый человек. Он рождается с некоторыми константами – темперамента, физиологии, интеллекта. Он не «чистый лист», как считали ранние бихевиористы – более того, современные нейрофизиологи уже робко предполагают, что он лист, исписанный процентов на 85. А ты со всеми своими родительскими потугами – ну ладно, допиши оставшиеся 15 процентов, постарайся не царапать матерных слов.
Но даже тут его реакции на многое, многое – на твои родительские косяки, взрывы эмоций, «в кого ты такая дура!» и «вот у Анны-то Сергеевны сын…» — часто, что называется, конституционно обусловлены. Один прореагирует так, другой иначе, у кого-то будет травма, кто-то разозлится, а кто-то искренне пропустит мимо ушей.
И многое другое тоже конституционно обусловлено, и плевать оно хотело на твои родительские амбиции и представления о прекрасном.
Но и ты, родитель, тоже не «чистый лист». И иногда два этих исписанных листа никак не складываются в общее произведение. Или складываются, но ценой титанических усилий второй, родительской, необычайно ответственной стороны. Которая в итоге, конечно, остается изрядно помятой, иногда до неузнаваемости.
Потому что с этим маленьким человеком, волею судеб оказавшимся в твоем доме, можно сильно не совпасть, например, по уровню интеллекта и врожденных способностей. Или по линии физиологии – ребенок с явно выраженными, ээээ, способностями к спорту в семье музыкантов не будет очень уж счастлив, и наоборот тоже не будет, хотя вроде все приличные люди, хотели друг другу добра. У меня тысяча примеров, большинство из которых, ясное дело, я не имею права приводить по этическим соображениям и не буду.
Одним словом, то, какой ты родитель, сильно зависит от того, какой лотерейный билет ты вытащил в этой карусели.
Мысль не новая.
Хотя почему-то и не очевидная.
Иногда постепенно мы понимаем, что рядом с нами живет человек, любить которого никак не получается. Ну или скажем мягко – не близкий нам по духу. Человек, с которым мы никогда не стали бы дружить в школе, а? Из породы тех, кого мы избегали на детских площадках. А тут раз – и он в соседней комнате. И надо его как-то любить, стыдно не любить, все говорят про любовь, а где ее взяяяяять.
Хотя как вообще «любить» может быть «надо»?
Любовь такая штука, императивом ее не выбьешь. Ни из другого, ни из себя.
И бывает, что простое отсутствие любви становится ужасной трагедией для нескольких поколений в семье и постыдной родительской тайной. Хотя все остальное было – забота, доброта, подарки деньрожденные, леденцы на палочках и походы в кукольный театр. Но вот этой огромной любви, жертвенной, книжной, от которой перехватывает дыхание — не было.
А ее, скажу страшное, родители ребенку и не должны.
Заботу – должны. Тепло, уважение – должны. Помощь и всемерную поддержку – должны. А любовь – ребята, ну как?.. Ее не выжмешь из себя центрифугой. И не сымитируешь. Она либо есть, либо нет.
Так вот.
Наступает такой день, когда родительский долг оказывается отдан.
Конечно, это не тот день, когда ребенок делает первые неуверенные шаги от дивана к стене. И даже не тот день, когда он идет в первый класс в этой своей ужасно неудобной рубашке-блузке.
Эту точку вообще легко пропустить, там же не стоит трех билбордов.
Но где-то после выпускного вечера в школе ее уже можно начинать нащупывать. Это точка, в которой родитель имеет право сказать: теперь ты взрослый и я взрослый. Я дал тебе, сколько мог и хотел. Теперь мы можем подружиться, если совпадем в планах и представлениях о дружбе. Но можем и нет (слава богу, на земле 7,5 миллиардов людей, есть из кого выбирать друзей обеим сторонам).
У родителя есть право снять с себя родительскую роль, как мы, вырастая, снимаем с себя детскую.
Оставить вежливость и уважение, которые мы обязаны любому, неважно, взрослому или ребенку. Признать, что у вас с этим выросшим человеком, как с бывшим однокурсником или другом детства, вагон общих воспоминаний. И всегда будет, что обсудить и поржать – если, конечно, желание возникнет.
Но больше не дуть на царапины другого взрослого человека. Не контролировать, во что он одет, успешен ли он, счастлив ли в любви. Не каяться перед ним и не чувствовать вины.
И не хотеть, главное, этого делать.
Если, конечно, к этому времени родительская роль не прилипла настолько, что отодрать ее – значит остаться без лица, с зияющей дырой.
