Когда я жила в России, у меня однажды появился приятель Эдик. Эдик внешне очень походил на моего бывшего. От бывшего (за полгода до того) я уползла на пузе, как солдат, ретирующийся с поля боя – когда опасно вставать в полный рост: придется или драться, или брататься. Так что я поползла. И выползла почти незаметно, и ОН стал бывшим.
Теперь образовался Эдик.
В то время имя Эдуард казалось мне насмешкой родителей над ребенком: Эдуард серьезен, важен, у него пушистые рыжие усы. А уменьшительное Эдик представлялось насмешкой над усатым Эдуардом, к которому – только на «вы». Словом, я не собиралась крутить роман с человеком по имени Эдуард, похожим на моего экса. Поэтому мы подружились.
Эдику рассмешить меня было – что пальцами щелкнуть. Он очень смешно шутил, хотя, вообще-то, кроме меня, никто не смеялся. Шутки у него были специфические.
Вот, например, ходили мы на занятия йогой (где и познакомились).Народ там собрался продвинутый, духовный, в энергиях. Перед занятием все сидели на резиновых подстилках и погружались в неведомые мне состояния предблаженства. Мы с Эдиком шептались. «А вот сейчас достать бы жареную курицу в фольге, – мечтал Эдик. – Врубить магнитофон с песнями Высоцкого!» Я цыкала на него: «Какой Высоцкий? Только «Владимирский централ!»» Был тогда такой шедевр в ходу.
Потом мы поехали в горы, группой нашей йожьей. Там мы совершали разные подвиги: скалолазили, уходили с ночевкой далеко от лагеря – где уж ничто не спасло бы от бешеного кабана. Да, про кабанов нам местные рассказывали. Что они рыщут.
Эдик постоянно подшучивал надо мной, и меня плющило от смеха. На нас странно смотрели, никто не мог понять, почему у меня нет к себе уважения. «Ты поняла, на что он намекает? – спросила меня одна йожиха, подслушав разговор. – Это не смешно». А просто Эдик вспоминал, как сидел ночью в лесу (мы, человек пять, вышли на закате из лагеря и разошлись веером). Я-то забурилась в подлесок, разожгла костерок, и сидела себе, думала о сущем. А у Эдика с костерком не сложилось, и оказалось, что ночью очень холодно, а, главное, очень, ну очень темно. Эдик сидел в лесу и думал о кабанах. О том, что какого рожна его понесло прочь из палатки. «Тут у меня за спиной кто-то хрюкнул, – рассказывал мне после Эдик. – Я успокоился… понял, что ты где-то рядом!» Йожиха заглянула мне в глаза: «Обзывается!»
А еще я как-то вечером ботинки свои скалолазные забыла на краю обрыва. Утром Эдик вышел из палатки пописать, смотрит, ботинки стоят, меня нет. « «Ну слава богу, навернулась!» – подумал я», – делился со мной Эдик чуть позже. Признаться, пишу и смеюсь. Вам, наверно, не смешно. Эх!
Потом мы с Эдиком все-таки один раз поцеловались. Или два. Не помню. Но как-то не пошло, вот и правильно, а то сейчас не смешно было бы не вам, а мне.
PS
Опубликовала я этот текст у себя на страничке Фейсбука, и пишу тому самому Эдику, после нескольких лет необщения — мол, хи-хи, почитай про себя. И вышел у нас такой разговор в чате:
Эдик: … Про поцелуи ты приукрасила, но мне понравилось!
Я: Что значит — «приукрасила»? Да у вас, батенька, склероз! Один точно был. Мы вышли из лифта, я стояла у дверей с огромной кастрюлей; вообще не помню, откуда она взялась. И ты на меня набросился. И кастрюля нам мешала. Когда она упала на пол, раздался мелодичный звон на всю высотку…
Эдик: Да? Что-то я не помню вкус поцелуев. Видимо, надо вспомнить…
Пауза.
Похоже, Эдик думает.
Затем следует, осторожное: Ир… а секса не было?
Вот умеет же он меня рассмешить… Хотя, если поразмыслить, не смешно! Я проверила на подружках: все помнят, с кем у них случилось, а с кем — «не». И я помню. А мужчины-то, похоже, утрачивают информацию, ставшую бесполезной… Нет, не то, чтобы у всех поголовно альцгеймер, но вот ведь: пример налицо. Я даже подумала — хорошо, что с Эдиком-то ничего не было, а то бы сколько страсти — коту под хвост… Да?
