Жесткая обивка старого дивана колола даже сквозь джинсовую ткань, будто сотни крошечных иголок пытались выгнать меня с этого праздника жизни.
Я устроилась на самом краю, стараясь занимать минимальное место, чтобы случайно не задеть локтем массивную хрустальную вазу, которую тетя Тамара выставила на стол словно трофей. — Елена, ну посмотри на себя! — Тетя Тамара, грузная, в блестящем платье из колючего люрекса, напоминавшего обертку дешевой конфеты, ткнула в мою сторону вилкой с насаженным маринованным грибом. — Свитер-то, наверное, еще со школы носишь?
Катышки размером с кулак, трогать боязно.
Всё копейки считаешь?
За столом раздался грохот смеха.
Он был липким и тяжелым, словно оседал на коже грязной пленкой, которую хотелось немедленно смыть.
Дядя Виктор, с покрасневшим лицом и расстегнутым воротом рубашки, подливал себе коньяк, с трудом удерживая тяжелую бутылку потными пальцами. — Ничего, Тамарочка, — гоготал он, вытирая губы тыльной стороной ладони. — Пусть хоть раз нормально поест.
Мы теперь люди состоятельные!
Вчера сделку закрыли.
Какой-то столичный простак купил наше ателье, не раздумывая, за наличные!
Мы ему такую рухлядь подсунули, а он даже не стал торговаться!
Я молча жевала салат.
Майонез казался жирным и тяжелым, обволакивая язык неприятной маслянистой пленкой.
Пальцы крепко сжимали холодную ножку фужера, оставляя на стекле влажные отпечатки.
Но я держала лицо.
Эмоции — это роскошь, которую пока что не могу себе позволить.
Я — скала, о которую разбиваются их грязные волны. «Столичный простак».
Мой доверенный человек, скромный риелтор, сыграл свою роль безупречно.
Они даже не заподозрили, что деньги, переданные в пухлом конверте, заработала я.
Не на паперти, как любила шутить родня, а в бессонных ночах за монитором, на скачках курсов, в том цифровом мире, о котором они знали лишь из пугающих телевизионных новостей. — А вы теперь на покой? — тихо поинтересовалась я, стараясь, чтобы голос не дрожал от напряжения. — Щас!
Размечталась! — фыркнула тетка, и крошки пирога разлетелись по скатерти. — Мы в договоре прописали, что остаемся управляющими на полгода с сохранением оклада.
Будем сидеть, чай пить, а новый хозяин пусть мучается!
Пусть сам разгребает долги за аренду и гнилые перекрытия!
Это был единственный пункт, который я вынуждена была оставить, чтобы сделка не сорвалась.
Они цепко держались за свои кресла, словно клещи.
Что ж, я была к этому готова.
Иногда нужно позволить врагу думать, что он победил, чтобы потом захлопнуть ловушку.
Дядя Виктор хлопнул ладонью по столу.
Столешница задрожала, жалобно зазвенели тарелки. — Мы его, Елена, раздели и разули! — Он подмигнул мне мутным глазом. — Вот учись, пока дядя жив.
А ты всю жизнь так и будешь в своих поношенных вещах ходить.
Нищая, она и есть нищая.
Порода такая.
Я опустила взгляд на свои руки.
Кожа была сухой и обветренной — я специально не пользовалась кремом перед визитом, чтобы соответствовать их ожиданиям.
Шершавая поверхность стола царапала локти.
Внутри, в районе солнечного сплетения, сжимался тугой, горячий узел.
Но я не позволила ему развязаться.
Рано. — Спасибо за ужин, тетя Тамара, — сказала я, поднимаясь.
Ноги затекли от неудобной позы. — Мне пора. — Иди-иди, — махнула она рукой, даже не взглянув на меня. — Может, хоть на автобус наскребешь, а то пешком топать будешь.
Я вышла в прихожую.
Там пахло старой обувью и нафталином.
Одеваясь, я слышала, как за стеной продолжался праздник.
Они пили за свою хитрость, за то, как ловко обвели вокруг пальца глупого покупателя.
Они не догадывались, что завтра их ждет похмелье.
И оно будет не от коньяка.
Понедельник встретил меня серым небом и мелкой, пронизывающей моросью.
В девять утра я уже стояла у дверей цеха «Заря».
Вывеска покосилась, одна буква отвалилась и висела на ржавом гвозде, противно скрипя на ветру.
Тяжелая железная дверь была ледяной и шероховатой, краска на ручке облупилась, оставляя на ладони ржавые следы.
Внутри ощущался запах пыли, машинного масла и затхлого табака.
Этот аромат мгновенно въедался в одежду, волосы, оставляя горечь на губах.
Я поморщилась, проведя пальцем по стене — палец стал черным.
В цеху царила вязкая лень.
Ирина Петровна, в том же бархатном халате, что и вчера (казалось, что она в нем спала), сидела за главным раскройным столом, положив локти прямо на рулоны ткани.
Дядя Виктор, ссутулившись, щелкал мышкой старого компьютера, гудящего как трактор — раскладывал пасьянс.
Карты на экране двигались с заторможенной грацией.
Швеи, две уставшие женщины в застиранных фартуках, курили прямо у открытого окна, впуская в помещение сырость и холод. — Слышь, Вить, — лениво протянула тетка, поглаживая ладонью полированную поверхность стола.
Этот стол был единственным чистым пятном в этом царстве грязи. — А этот новый владелец, обещался сегодня быть.
Представиться коллективу. — Да плевать, — махнул рукой Виктор, не отрываясь от монитора. — Приедет какой-нибудь интеллигент в очках, мы его быстро под каблук загоним.
Скажем, что без нас здесь всё развалится.
У нас опыт, Тамарочка, опыт!
А он — просто кошелек на ножках.
