Алексей Михайлович тяжело дышал, словно пытаясь сдержать что-то внутри себя.
Тамара Ивановна ощутила, как в горле у неё застрял комок.
Она бросила взгляд на Дмитрия, затем на Алексея Михайловича. — Я не хочу ссориться.
Просто… но слова не находили выхода.
Дмитрий кивнул, будто приняв решение: — Давайте так, я сейчас выйду покурить, а потом доделаю тихие работы.
Однако Алексей Михайлович бросил на Дмитрия тяжёлый взгляд.
Дмитрий вздохнул… — Если не хотите — как скажете.
Алексей Михайлович резко отвернулся, подобрал с пола тряпку и швырнул её в угол.
В этот момент Тамара Ивановна осознала, что если останется здесь ещё хотя бы минуту, то окончательно сорвётся.
Она повернулась и поспешила вниз по лестнице.
На улице воздух был горячим и тяжёлым, но всё же легче, чем в подъезде.
Гудение кондиционеров, скрытых за окнами, сливалось с отдалённым гулом транспорта.
Асфальт казался живым, от него исходил жар, поднимающийся волнами.
Тамара Ивановна прошла мимо клумб с увядшими бархатцами и присела на лавочку у подъезда.
Под её ладонью дерево было шершавым, пальцы ощутили тёплую сухость.
Она опустила голову на грудь, чувствуя, как испарина выступает через одежду.
Алексей Михайлович стоял у окна, слегка приоткрыв раму.
Его взгляд скользил по двору и остановился на фигуре Тамары Ивановны.
Она казалась чужой и уязвимой, хотя он знал её долгие годы.
Он наблюдал, как она села на лавку, и вдруг в нём возникло нечто, похожее на жалость — не к ней, а к себе самому.
В памяти всплыли моменты, когда он сам не мог сосредоточиться из-за ремонта у соседей, как раздражался на любой посторонний шум.
Всегда считал, что уступать — значит проигрывать.
Но теперь почему-то захотелось выйти во двор и просто поговорить, не вступая в спор.
Возможно, потому что устал постоянно находиться в обороне.
Дмитрий стоял у окна кухни, глядя во двор.
Он вытер руки, устало потер шею и бросил взгляд на инструменты.
