Машина резко свернула к обочине, шины заскрипели по гравию.
Алексей выключил двигатель и повернулся к ней.
Его лицо побледнело, а в глазах горела такая боль, что Тамара невольно отпрянула к дверце. – Никогда, – выдохнул он хрипло, – никогда не разговаривай со мной так.
Я воспитывал её с самого двухлетнего возраста.
Я учил её ездить на велосипеде.
Я сидел у неё возле кровати, когда температура поднималась почти до сорока.
Я… – голос его оборвался, и он с силой ударил по рулю.
Резкий звук разорвал тишину салона.
Он тяжело дышал, глядя в лобовое стекло на унылый пейзаж. – Она всегда была для меня своей.
Моей дочерью.
И когда она исчезла, я не опустил руки, Тамара.
Я сломался.
Я больше не мог выносить тот взгляд, с которым ты смотрела на меня, надеясь на то, чего я уже не мог дать.
Я не выдержал.
Прости.
Тамара смотрела на его напряжённые плечи и на затылок, где появилась первая седина именно в тот год.
Вдруг она с ужасной ясностью осознала, что ошибалась.
Он не предал её.
Он сгорел сам.
И её слова поразили его именно там, где не было защиты, – в отцовстве, которое кто-то когда-то посмел поставить под вопрос.
Она не знала, что ответить. «Прости» сейчас звучало бы пусто и мелко.
Она просто молчала, пока Алексей заводил машину, вытирая лицо тыльной стороной ладони, и снова выезжал на дорогу.
Дальше они ехали в гнетущей тишине.
Каменец-Подольский встретил их сонным равнодушием.
Они объехали все аптеки на улице Шевченко.
Тамара, стараясь не смотреть в глаза Алексею, показывала на телефоне заветное, уже изношенное фото фармацевтам, охранникам, женщинам на кассе. «Нет, не видели». «Не помню». «Все молодые, одинаковые».
Ответы звучали как тупые удары ножом – не смертельные, но изматывающие.
Они зашли в забегаловку напротив, где пахло жареным луком и пивом.
Тамара заказала два кофе, больше чтобы сделать паузу, чем из желания пить.
Алексей молча сидел, глядя в запотевшее окно. – Эй, – позвала Тамара парня, который разносил заказы, худого и с усталыми глазами. – Ты не видел такую девочку? – она снова протянула телефон.
Парень на мгновение задержал взгляд, лениво пожал плечами. – Вроде на вокзале часто зависает.
Попрошайничает.
Сердце Тамары сжалось. «Попрошайничает».
От этих слов стало физически плохо.
Она сделала глоток горячего кофе, обжигая язык, лишь бы почувствовать хоть что-то, кроме ледяного ужаса.
Они заметили её у входа.
Девочка стояла, прислонившись к стене.
В капюшоне, натянутом на голову, в потёртой куртке.
Тамара замерла, схватив Алексея за руку.
Мир сузился до этой точки. – Надя? – выдохнула она, сделав шаг.
Девочка подняла голову.
И в тот первый, безумный момент, сквозь грязь и усталость на лице, Тамара УВИДЕЛА её.
Ту же линию бровей, разрез глаз.
Это была Надя.
Её дочь.
Она почти побежала, спотыкаясь, не замечая ничего вокруг. – Надя!
Дочка!
Девочка прищурилась, оценивающе взглянула на неё сверху вниз.
И в этот момент иллюзия рухнула.
Черты были похожи, да.
Но это было сходство портрета и неудачной копии.
Лицо казалось моложе и грубее, а в глазах не было обиды пропавшего ребёнка, а стояла дерзкая, уличная сообразительность взрослевшего зверька. – Чего? – сипло спросила девочка. – Я думала… ты моя дочь, – голос Тамары дрогнул.
Она показала фото. – Её зовут Надя.
Ты не видела её?
Девочка коротко рассмеялась, словно хрипло кашлянула. – Надя?
Нет, не встречала.
Меня Лена зовут.
Она помолчала, изучая расстроенное лицо Тамары, её дорогую, но растрёпанную после бессонной ночи одежду. – А чего, можно меня и Надей звать, если надо.
Я хоть кем буду, лишь бы с той бабкой не жить.
У неё совсем крыша поехала, сил нет.
Так что смотрите – могу быть вашей дочкой.
Бесплатно, если что.
Она сказала это с такой откровенной, почти звериной прямотой, что у Тамары перехватило дыхание.
Это была не её Надя.
Её Надя, даже сердясь, оставалась девочкой из хорошей семьи.
Эта же была другим существом, выросшим в иной вселенной.
Алексей подошёл, молча положил руку Тамаре на плечо.
В его прикосновении не было «я же говорил», лишь тяжёлое, общее горе.
Он вынул из кармана несколько купюр и протянул их Лене. – Держи.
Береги себя.
Лена ловко схватила деньги и спрятала их в карман. – А вы, даже если свою найдёте, всё равно меня возьмите – со мной веселее будет.
Если что, меня днём почти всегда на вокзале можно найти.
Она снова натянула капюшон и отвернулась, показывая, что разговор окончен.
Тамара позволила Алексею отвести себя к машине.
Она села на пассажирское сиденье и закрыла лицо руками.
Не от слёз – слёз уже не было.
Просто от бессилия.
Она гналась за тенью, потратила безумные деньги, ранила единственного человека, который ещё был рядом, и всё, что она нашла – это грязное, искажённое зеркало, в котором с ужасом узнавала возможную судьбу своей дочери.
Обратная дорога напоминала перевозку хрупкого, но ядовитого груза.
Они ехали в плотном молчании, каждый прикованный к своему окну, к мелькавшим за стеклом огням, которые не могли развеять мрак внутри.
Тамара чувствовала, как внутри накапливается нечто тяжёлое и бесформенное – не просто разочарование, а нечто большее.
Отчаяние, смешанное с отвращением к самой себе.
