Утро началось с прохладной воды и спокойной тишины.
Тамара Сергеевна подержала руки под струёй, пока пальцы перестали ныть, заварила слабый чай и, прихрамывая, подошла к окну.
Двор был пуст, лишь дворник, закутанный в куртку, отталкивал мокрый снег от бордюра.
На стекле возле старой щеколды расплывалось пятно пара — значит, в комнате ещё не успело стать тепло.
На подоконнике покоилась её привычная жизнь: фотография сына в первом классе — белая рубашка, галстук немного кривоват, взгляд в сторону; рядом — более свежий снимок: он уже высокий, не улыбается, руку положил на плечо жены.
За рамками — пустота.
Фото внуков ей не приносили, она видела их лишь пару раз и то через экран телефона: «Видишь, мам, вот Иван в садике, а это Катя в коляске».
Она кивала: вижу.
Но видеть и держать — совершенно разные вещи.
Тамара Сергеевна заварила чай покрепче, сдвинула блюдце к краю стола, чтобы было удобнее дотянуться, и присела.
Поясница словно бросила в неё горячий камень, и она положила ладонь на больное место.
Врач, молодой и внимательный, говорил на прошлой неделе: «Ходите, Тамара Сергеевна, пусть понемногу, но каждый день.
И не берите тяжёлого».
Она кивала, а сегодня сама вытащила из подъезда мешок с мусором на лестничную площадку — потому что некому было помочь.
Дворник не поднимается выше первых этажей, сын обещал зайти «на днях» и вынести, но дни шли, мешок начал вонять, и Тамара Сергеевна, спотыкаясь, тащила его по ступеням, словно тянула за собой тяжёлую память.
В дверь позвонили.
Звонок прозвучал ровно, без дрожи — значит, не почта и не рекламщики.
Тамара Сергеевна поднялась, поправила халат и открыла.
На пороге стоял Илья — племянник, сын её младшей сестры, вязаная шапка, лицо красное от мороза, в руках пакеты. — Тётя Тамара, доброе утро, — улыбнулся он виновато, как улыбаются те, кто чуть опоздал на электричку. — Я из магазина.
Доктор говорил — творог нужен.
И колено ваше — не забыли греть? — Здравствуй, Илюша, — Тамара Сергеевна отошла, пропуская его. — Проходи.
Творог — это хорошо.
Чай тебе налью.
А колено… — махнула рукой, — колено само напомнит, если забуду.
Илья расставил покупки: молоко, серая буханка хлеба, небольшой кусок сыра, пакет лекарств с бирюзовой полосой — эти таблетки ей прописали новые, от тех болей, что «на погоду ломит».
Он, не спрашивая, передвинул табурет поближе к окну, вытащил новую шторку для ванной — старая совсем осыпалась и прилипала к ногам. — Я ещё лампочку купил, — сказал он, поднимая глаза к плафону. — Там моргает, темновато вам. — Подожди, — остановила его Тамара Сергеевна, — сначала чай.
Ты уже весь на ногах.
Они пили чай, а Илья внимал, кивая, как говорят старики: «Вот вчера Оля с второго принесла письмо, чужое опять в мой ящик сунули», «На рынке капуста такая, что кочерыга — как кулак, стыдно продавать», «Снег у нас навалился, а дворник один».
Илья отвечал: «Я вам принесу капусту с другого ларька», «Ящик починю», «Лампочку вкручу», «Рубашку на батарею повешу — быстрее высохнет».
Он не обижался, не торопился.
И благодаря этому Тамаре Сергеевне было легче находить слова — не жалобы, а просто разговор.
Сын Тамары Сергеевны, Алексей, в последний раз заходил месяц назад.
Пришёл поздно вечером, зашёл с порога, не сняв ботинок, словно собирался лишь на минуту.
Принёс батарейки к пульту, оставил на столе пакет с печеньем, сказал: «Я ненадолго.
Мне завтра рано вставать.
Ты подрядчику деньги перевела?» — он делал ремонт на даче и искал, где взять «ещё немного».
Тамара Сергеевна перевела «ещё немного», не спрашивая, на что именно.
Потому что, когда сыну тяжело, мать делает всё, что может.
Но эта тяжесть растянулась на месяцы: «у нас проект», «дети кашляют», «у Наташи отчёты», «дача стоит».
За месяц он звонил, но не интересовался, как она сама.
Словно боялся услышать ответ.
Илья знал, что говорить не нужно — надо просто делать.
Он принёс инструменты, протянул удлинитель, подтянул дверцу шкафа, чтобы не скрипела, оплатил коммуналку с её карты — при ней, чтобы не оставалось недосказанности.
Потом сел напротив и аккуратно спросил: — Тётя Тамара, как вы?
По правде.
Сын заходит?
Тамара Сергеевна опустила взгляд в чашку.
Ложечка со звоном ударилась о стенку, звук стал тонким, как натянутая струна. — Звонит, — сказала она коротко. — Но у него нет времени.
Я не держу.
Он молодой, ему надо крутиться.
Я раньше тоже… — усмехнулась, — прыгала как белка.
Но… — махнула рукой. — Илюша, не спрашивай.
Не хочу плохого говорить о родном.
Илья кивнул.
А потом произнёс то, чего она не ожидала: — Тётя Тамара, а вы… ну… как планируете дальше?
Извините, это не моё дело.
Просто вы как-то говорили, что хотите сходить к нотариусу.
Проверить документы.
Я… могу вас отвезти.
Или вызвать специалиста на дом.
Тамара Сергеевна вздохнула.
Да, она думала.
Не столько о том, кому достанется, сколько о том, как устроить так, чтобы потом никого не тревожили.
Квартира — двухкомнатная, на неё претендуют, словно на сладкий стол.
Муж давно умер, всё оформлено на неё.
У Ильи своя жизнь: с девушкой снимают «однушку», работу держит крепко, но это всё же съём.
Алексей живёт с женой в просторной квартире, которую помогли купить её родители — Тамара Сергеевна не завидует и не спорит.
Просто факты. — Я хочу, чтобы меня не возили по чужим углам, — сказала она. — Вот чего хочу.
И чтобы после меня не было ссор.
А ссоры будут, Илья.
Я вижу, как Алексей смотрит на мой шкаф — будто он уже его.
