Он застыл на месте, и на лице, где раньше царило благодушное выражение вселенского добродетеля, вдруг появилось удивление, которое быстро сменилось на твёрдый и упрямый гнев.
Он перестал быть доброжелательным ходатайствующим за сестру; теперь он превратился в обвинителя. — Значит, я правильно понял?
Ты отказываешь помочь моей родной сестре? — он приблизился к ней, вторгаясь в её личное пространство у окна.
Его голос потерял прежнюю мягкость, в нём прозвучал металлический оттенок. — Я просто не ожидал от тебя подобного.
Такого эгоизма.
Ольга медленно обернулась к нему.
Огни ночного Нежина отражались в её глазах, делая их холодными и непроницаемыми. — Это не эгоизм, Игорь.
Это здравый смысл.
Почему мои родители, которые для тебя чужие люди, должны решать проблемы твоей семьи?
У Любы есть её родители.
У неё есть ты, старший брат.
Вот вы и должны ей помогать.
Он с презрением фыркнул, отмахиваясь от её слов, словно от надоедливой мухи.
Его лицо исказилось в гримасе праведного возмущения. — Мои родители?
Что они ей могут дать?
Они всю жизнь трудились на заводе, у них пенсия — копейки!
И я?
Ты же знаешь, что мой бизнес только начинает приносить доход!
А для твоих это пустяк!
Пшик!
Для них купить квартиру — это как для тебя сходить за хлебом!
Могли бы и поделиться, не обеднели бы!
В этот момент в Ольге что-то лопнуло.
Тонкая нить терпения, которую она плела годами, слушая его рассуждения о справедливости, глядя, как он с лёгкостью принимает дорогие подарки от её семьи, как должное.
Вся благодарность, которую он никогда не выражал, вся его потребительская натура, которую она старалась не замечать, вдруг сосредоточилась в этих словах — «могли бы и поделиться».
Словно речь шла не о её родителях, а о безликом фонде, обязанном финансировать все его «хотелки». — Мои родители и так уже купили нам всё необходимое для жизни!
И квартиру, и машину, и с бизнесом тебе помогли!
А теперь ты ещё требуешь, чтобы они сделали то же самое для твоей сестры?
А она им кто?!
Заголовок их ссоры прозвучал вслух.
И стал точкой невозврата.
Игорь смотрел на неё так, будто она внезапно заговорила на чужом, отвратительном ему языке. — Ах, вот как! — прошипел он. — Вот оно твоё настоящее лицо!
Сразу видно, чья ты дочка!
Такие же зажравшиеся буржуи, которые сидят на своих мешках с деньгами и душатся от жадности!
Думаешь, я не понимаю?
Для вас люди — мусор!
Родственники, семья — пустой звук, если это не приносит выгоды!
Он ходил по комнате, жестикулируя, словно актёр на сцене, и с каждым словом его оскорбления становились всё более едкими.
Он забыл, что находится в квартире, купленной этими «буржуями», что пальцы его держат ключи от машины, приобретённой ими же, что вся его нынешняя жизнь, его статус «бизнесмена» — их прямая заслуга.
В его воспалённом сознании он был Робин Гудом, требующим справедливости, а она и её семья — алчными богачами, которые не хотят делиться крошками со своего стола. — Ты живёшь за их счёт и даже не осознаёшь этого!
Сидишь здесь, как принцесса в башне, и рассуждаешь о здравом смысле!
А я знаю, что значит настоящая семья!
Когда каждый стоит друг за друга!
Ольга молча смотрела на него.
Гнев внутри неё угас, уступая место ледяному, отстранённому спокойствию.
Она больше не видела перед собой мужа.
Она видела чужого, неприятного человека, который оскорбляет её самых близких, находясь на полу, который они ему постлали. — Всё.
Хватит, — его монолог оборвался.
Он резко замер в середине комнаты. — Я не могу здесь оставаться.
В этой атмосфере жадности и лицемерия.
Поеду к своим.
К нормальным людям, которые знают, что такое долг и поддержка.
Он развернулся, целенаправленно направился в прихожую, с силой сорвал куртку с вешалки.
Ольга не сдвинулась с места.
Не произнесла ни слова ему вслед.
Она просто слушала.
Слушала, как он с яростью обувается, как звенят ключи.
Затем послышался резкий, сухой щелчок замка входной двери.
Звук был окончательным, словно точка в конце длинного, неприятного предложения.
Когда щелчок замка утих, в квартире не стало тише.
Напротив, она заполнилась звуками, которые Ольга раньше не замечала: гул винного шкафа на кухне, едва слышное шуршание вентиляции, отдалённый, почти неслышный вой сирены с улицы.
Эти звуки были всегда, но присутствие Игоря, его голос, его само существование заглушало их.
