И залог должен быть возвращен в течение трех дней. — Это неудобно, — раздраженно заметила она. — У меня сейчас нет такой суммы. — В договоре так указано, — спокойно ответила я. — Могу подождать до конца недели.
Но лучше сегодня. — Ольга, — сняв очки, она посмотрела усталыми глазами, — ты правда думаешь, что я хотела тебя обидеть?
Это моя квартира.
И мы — подруги.
Ты всегда знала: мне можно. — Вот именно, — сказала я. — В этом и была ошибка. «Тебе можно».
Но нельзя.
Не везде и не всегда. — Ты стала жесткой, — заметила она. — Я стала взрослой, — поправила я.
Мы обошли квартиру.
Я провела ладонью по подоконнику — чисто.
Заглянула в ванную — люк плотно закрыт.
В комнате на спинке стула висела моя кофта — я забрала её.
Мы расписались.
Она передала мне конверт с деньгами.
Я пересчитала ровно и отметила сумму в акте. — Удачи, — сказала она, опуская очки. — Если что, не пропадай. — Если что — по договору, — ответила я.
Она пожала плечами, и на мгновение меня охватила грусть: у нас была общая юность, в которой мы крали у бабушки пастилу и делились секретами про одноклассников.
Но юность не имеет права на прописку в взрослой жизни — особенно если приходит в твою квартиру в полотенце.
Я закрыла за собой дверь и глубоко вдохнула в коридоре.
Соседка слева — тетя Галина — выглянула: — Вы съезжаете? — Да. — И правильно, — тихо сказала она. — У нас так нельзя.
Дом — это дом. — Да, — кивнула я. — Дом — это дом.
В новой квартире вечером я впервые включила трамвайные огни вместо ночника.
Надежда Ивановна оставила на столе записку: «Хлеб — в полотняном мешке.
Воду отключать не надо, у нас кран добрый».
Я улыбнулась, положила телефон экраном вниз и позволила тишине вернуться.
Мне писали две подруги: «Ты куда пропала?» Я коротко ответила: «Переезжаю».
Они прислали смайлики грузовичков и сердечки.
Тамара не написала.
И это было правильно.
Наше молчание стало тоже частью договора.
На четвертый день я отправилась в театр.
Сцена была маленькой, актеры — почти знакомые, как соседи в трамвае.
В финале герой произнёс: «Дом — это место, где никто не входит без стука».
Зал смеялся, а я крепко держала ладони на коленях, что от белых луночек на ногтях стало больно.
Потом отпустило.
По дороге домой я приобрела новые тапочки — те, что заносят внутрь, а не оставляют у двери.
И новую щетку для волос — за то, что старая сумела пережить то, чего не должна была.
В кухне поставила чайник, рядом — чашку с трещиной.
И вдруг впервые за долгие месяцы поняла: одиночество теперь для меня не наказание, а выбор.
Как договор, который я подписала с собой: мои вещи — мои, моя дверь — моя, моя жизнь — моя.
И в ней есть гости.
Но только те, кто умеют звонить перед тем, как войти.
Телефон тихо зазвонил: смс от незнакомого номера. «Это Надежда Ивановна.
Забыла сказать: в субботу придёт мастер поменять смеситель, он тихий, как мышь.
Будете дома?
Если неудобно — перенесём на понедельник».
Я улыбнулась и ответила: «В субботу удобно.
Спасибо, что предупредили».
Поставила телефон на беззвучный, намазала хлеб маслом, услышала, как во дворе затихает трамвай, и подумала, что из всех прописей мира самая важная — не в паспорте.
Самая важная — в собственной голове: «Здесь живу я».
И это значит — со мной считаются.
Даже если когда-то у кого-то были ключи.
Даже если очень любят мои фен и порошок. — Добро пожаловать домой, — сказала я вслух.
И в ответ тишина согласилась.
История подписчика.
