Она знала, кем ты являешься.
Радуйся, что бабушка с дедом что-то тебе оставили. — Я твоя сестра! — выпалила Ольга, почти плача от безысходной злости. — Мы сестры!
Посмотри, в каком я положении!
Ты обязана мне помочь!
Это слово «обязана» прозвучало словно последняя капля.
Тот самый момент, когда переполняется чаша долгих уступок, страхов, шантажа и слёз. — Нет, — твёрдо сказала Тамара.
В её голосе усилилась сталь, о которой она сама не подозревала. — Я тебе ничего не должна.
И ты для меня больше не сестра.
Нас с тобой связывает только прошлое.
Я не желаю тебя больше видеть.
Ольга открыла рот, чтобы что-то возразить, закричать, ругаться, угрожать.
Но она встретила взгляд Тамары.
В нём не было привычной усталой жалости, а лишь холодная, непоколебимая решимость.
Решимость, против которой не действуют никакие манипуляции.
Она что-то пробормотала, обречённо отвернулась и пошла прочь по лестничной площадке.
Горе по маме долго ещё жило в сердце Тамары.
Чтобы оплатить похороны, пришлось взять ещё один кредит, и Тамара изо всех сил старалась справляться с выплатами.
Но впервые за всю жизнь она ощутила новое, незнакомое чувство.
Чувство права на собственную жизнь.
Сначала Ольга звонила постоянно — телефон разрывался от звонков и сообщений: сначала истеричных и обвинительных, затем жалобных и умоляющих, а потом и угрожающих.
Тамара не блокировала номер.
Она просто перестала отвечать.
Звонки затихали, разбиваясь о глухую стену её безразличия.
Со временем звонки прекратились.
Тишина стала окончательной и бесповоротной.
И Тамаре было всё равно, что происходит с сестрой.
Она постепенно собирала себя по кусочкам.
Погашала кредит, работала сверхурочно, училась засыпать в тишине маминой квартиры, не испытывая вины за своё спокойствие.
Она заметила, что по утрам исчез спазм тревоги в желудке.
Жизнь медленно, но уверенно приобретала новые, собственные очертания.
Однажды, возвращаясь домой поздно вечером, она решила сократить путь через подземный переход у вокзала.
Воздух был густым от запаха пота, пыли и дешёвых духов.
У стены на грязном картоне сидела женщина.
Голова её была опущена, на коленях лежала табличка с неразборчивыми каракулями.
Рядом стояла пластиковая коробка с несколькими жалкими гривнами.
Тамара уже почти прошла мимо, бросив в коробку мелочь из кармана.
И в этот момент женщина подняла голову и тихо прошептала «спасибо».
Время словно остановилось.
Это была Ольга.
Но не та Ольга, которую она знала.
Не избалованная, вечно ноющая владычица в халате.
Её лицо осунулось, кожа приобрела землистый оттенок, глаза были пустыми и потухшими, без следа прежних претензий и манипуляций.
Их взгляды встретились на мгновение.
В глазах Ольги промелькнуло всё сразу — узнавание, надежда, стыд, отчаяние.
Её губы дрогнули, словно пытаясь что-то сказать, выкрикнуть имя, броситься на колени.
Тамара не испытала ни триумфа, ни жалости, ни злости.
Лишь ледяную, абсолютную пустоту.
Она не замедлила шаг.
Её лицо оставалось бесстрастным, как камень.
Она отвела взгляд, словно отдёрнув руку от чего-то горячего и грязного, и сделала следующий шаг.
Просто прошла мимо, как сотни других несчастных, ставших частью городского пейзажа.
Сзади прозвучал приглушённый, похожий на всхлип звук.
Но это не заставило её обернуться.
Она вышла из перехода на прохладный ночной воздух, который показался ей необычайно свежим и чистым.
И только тогда, идя по освещённой улице к дому, она позволила себе одну единственную мысль.
Быструю, словно вспышка, и такую же яркую: «А ребёнок?
Родился?
Жив ли?» Но и эту мысль она отогнала прочь, словно сдувала пылинку с рукава.
Это уже не касалось её.
Не было её болью.
Не лежало на её ответственности.
