Оля покорно покинула комнату, а спустя минуту вернулась с кружкой холодной воды и влажной тряпочкой, которую аккуратно приложила Тамаре к лбу. – Вот… Может, поможет, – тихо произнесла она и быстро удалилась.
Тамара лежала с закрытыми глазами, ощущая прохладу на раскалённом лбу.
Эта небольшая забота, исходящая от того, кого она так яростно отталкивала, причиняла ей почти физическую боль.
Где-то глубоко внутри, под слоем обид, злости и страха, затрепетало нечто непривычное и горькое – стыд.
Наконец, Тамаре стало легче.
Сняли гипс, и теперь, опираясь на ходунки, она могла понемногу передвигаться по своей комнате.
Елена перестала заходить ежедневно, ограничиваясь тем, что оставляла на кухне готовую еду.
Дом внезапно словно погрузился в молчание: тишина давила на слух, становясь почти ощутимой.
Тамара ловила себя на том, что прислушивается – не слышится ли знакомый топот в прихожей, не раздаётся ли тихий голос Оли с предложением помочь.
Но было слышно только скрип собственных шагов.
С каждым днём она ходила всё увереннее, но тишина давила всё сильнее.
Когда Тамара позвонила сыну, чтобы пожаловаться на одиночество, Дмитрий даже не выслушал её до конца и начал рассказывать: – Мама, у нас тут проблемы.
В опеку снова поступила жалоба.
Пришли с проверкой, всё осмотрели и вынесли предписание.
Говорят, что с учётом разнополых детей и их возраста, жилплощади не хватает.
Нужно выделить Оле отдельную комнату.
То есть, по сути, нам нужна квартира побольше.
Тамара замерла у телефона.
Горькое злорадство переполняло её. – Дмитрий, – сказала она, и в голосе прозвучали давно отточенные нотки упрёка. – Я же тебя предупреждала!
Говорила: зачем тебе эти лишние рты?
Зачем усыновлять?
Жили бы втроём в своей квартирке, и никто бы не придирался!
Ты знаешь, у меня денег нет.
На твою учёбу, на свадьбу сколько ушло… Это была ложь, и оба это понимали.
Сбережения у Тамары были, лежали на книжке «на чёрный день» или, если быть откровенной, на будущее Ильи.
Дмитрий тяжело вздохнул в трубку, звуча безнадёжно. – Мама, я понимаю… Но это ведь не их вина.
И не Елены.
Мы не можем их вернуть… Мы же их любим, они наши дети.
Слово «любим» ранило Тамару до глубины души.
Оно звучало чуждо и неприменимо в этой ситуации. – Любовь – это одно, а жить где-то надо, – ответила она холодным тоном. – Раз взяли ответственность, сами и решайте свои проблемы.
Я ни при чём.
Я своё уже отработала.
Она положила трубку, ощущая странный коктейль из торжества и пустоты.
Да, она оказалась права.
Её мрачные предсказания сбылись.
Можно было сказать «я же говорила».
Но почему-то радости это не приносило.
Тамара всё думала, кто же мог пожаловаться в опеку?
Соседи, которых она же и настраивала?
Или это была её собственная жалоба, та самая первая?
Она запустила маховик бюрократической машины, и теперь он, наконец, заработал.
Непонятно, что привело её в квартиру сына: он точно был на работе.
Она вызвала такси и поехала.
Дверь открыла Елена, и тут же выскочили дети. – Бабушка!
