Знаете, это удивительно: когда душа находит покой, тело тоже оживает.
Я начала чувствовать себя значительно лучше, бессонницы исчезли, и появилась энергия вставать рано утром и идти на рынок — просто чтобы поболтать с продавщицей Люсей о погоде и скидках на квашеную капусту.
Про Олю я старалась не думать.
Или думать лишь по делу: «Было бы здорово, если бы ей понравился этот цветок… А этот тортик она всегда любила…» Но иногда ночью боль сжимала меня настолько, что я не могла дышать.
Ведь она моя дочь… А вдруг у неё действительно всё плохо, или муж оказался жестоким, или она пожалела?
Может, она напишет… А может, просто телефон не ловит?
Прошла зима.
Весной я впервые за долгие месяцы вышла одна прогуляться по набережной.
Села на скамейку, погрела лицо под солнцем, вдохнула аромат молодой листвы. Я смотрела на Олю, не веря своим глазам.
В груди что-то забилось, будто только что закрылась дверь, которая много лет скрипела. — Не подходи! — внезапно вырвалось у меня.
Даже самой себе я показалась страшной: голос был чужим, резким. — Ты же сама… ты меня выгнала.
Забыла?
Оля опустила голову.
Она стояла передо мной, совсем как ребёнок: взъерошенная, растерянная, беззащитная.
Глаза — огромные, наполненные слезами, и даже ресницы, казалось, дрожали. — Мамочка… — Зачем ты пришла? — хрипло спросила я. — У тебя ведь теперь всё своё.
Квартира, муж, счастье… Она молчала.
Лишь вытирала рукавом слёзы, глядя куда-то на мои ботинки, будто в этих потертых носках заключалась причина всех её бед.
И тогда я поняла: нет на свете боли сильнее той, что испытывает ребёнок, просящий вернуться домой.
Я не выдержала, схватила её за плечи — крепко, чтобы она не убежала, чтобы она почувствовала: я рядом. — Тиха, почему ты так с собой и со мной?
Оля всхлипнула и уткнулась носом мне в шарф. — Мам, я честно хотела всё сделать иначе, думала построить свою жизнь, стать сильной.
Но оказалось, без тебя ничего не выходит!
С мужем всё плохо… Он меня бил, а потом выгнал.
Всё, что у нас было — твоя квартира, деньги, — всё исчезло.
Мне так стыдно, мамочка… Прости меня!
В этот момент я осознала: сколько бы лет ни прошло и как бы ни было больно, она всё равно моя девочка.
Кровиночка, которой страшнее ошибиться, чем самой себе.
Я прижала Олю к себе, согревая, чем могла.
Мы обе рыдали навзрыд — впервые после долгой разлуки.
Люди вокруг, казалось, не замечали нашей маленькой драмы.
А я вдруг мысленно благодарила всех бабушек этого Остера: Ларису Ивановну, Оксану Михайловну — всех, кто не позволил мне сломаться внутренне, кто научил снова дышать.
Благодаря им я сумела принять Олю обратно — не озлобиться, не замкнуться, а сохранить тепло в душе.
И вдруг ясно поняла: очень важно вовремя простить.
Не только ребёнка — но и себя.
За злость, за растерянность, за усталость.
Оля долго молчала.
Потом робко спросила: — Ты возьмёшь меня к себе? — У меня теперь нет своего угла.
Я живу у добрых людей, понимаешь?
Но… — она замялась. — Я — твоя мама.
Значит, мы найдём дом для обеих.
Не пропадём.
Ты мне нужна, а я — тебе.
Наверное, это и есть счастье?
Она улыбнулась сквозь слёзы.
Как в детстве, когда я носила её на горку или ловила хлопья снега на нос.
