Мать повернулась к нам. Её глаза были красными и припухшими — очевидно, ночь выдалась бессонной. Однако взгляд оставался ясным.
— Садитесь, — тихо произнесла она. — Чай уже заварился. С чабрецом.
Мы присели. Мне было немного неудобно, но одновременно — спокойно. Тамара Сергеевна подошла к столу, но не сразу заняла место. Она внимательно посмотрела на меня. Впервые за два года её взгляд не был холодным или отстранённым, как будто я — просто часть сына, а именно как на человека.
— Ирина, — она замялась, подыскивая слова. — Возьми ту, что с краю. Там мака больше. Ты же, кажется, мак любишь.
Это нельзя было назвать извинением напрямую. Для её поколения слово «прости» звучит редко. Но это было нечто большее — признание. Она заметила моё предпочтение. Она запомнила.
— Спасибо, Тамара Сергеевна, — я улыбнулась искренне.
Она уселась, глубоко вздохнула и подтянула к Алексею вазочку с вареньем.
— Ешьте. Иначе остынет, будет как резина.
Завтрак прошёл спокойно. Мы не касались темы того вечера. Разговаривали о погоде, о том, как снова подняли цены на ЖКХ, о том, что Алексею нужна новая зимняя куртка. Обычные бытовые разговоры, из которых и состоит повседневная жизнь.
Но когда Алексей потянулся за второй плюшкой, он неожиданно накрыл ладонь матери своей рукой.
— Очень вкусно, мам. Спасибо.
Она едва заметно дернула уголком губ, стараясь сдержать дрожь.
— Ешь, давай. Худенький стал. И жену корми, а то в больнице ветром сдует.
«И жену корми» — в этих словах звучала капитуляция. Но вместе с тем — начало чего-то нового.
Вечером того же дня, когда мы мыли посуду (я мыла, Алексей вытирал), Тамара Сергеевна подошла к нам.
— Ребята, — тихо сказала, глядя в пол. — Я тут подумала… Вы на ипотеку копите. Сейчас молодым трудно. Я… могу весной раньше на дачу переехать. В апреле, например. А вы здесь сами разбирайтесь. Зачем вам со старой толкаться?
Алексей застыл с полотенцем в руках.
— Мам, мы же не гоняем.
— Знаю, что не гоните. Но молодым нужно жить отдельно. Я поняла.
Она ушла в свою комнату, тихо шаркая тапками.
Я посмотрела на Алексея. Он обнял меня сзади, уткнувшись носом в шею.
— Похоже, лёд тронулся, — прошептал он.
— Похоже, — ответила я, глядя на три чистые тарелки, стоящие в сушилке рядом друг с другом.
В тот вечер я осознала важную истину. Семья — это не там, где отсутствуют ссоры. Это там, где умеют поровну делить хлеб. А порой, чтобы этому научиться, приходится пройти через пустую тарелку и сухой бутерброд.
Справедливость восторжествовала не тогда, когда я получила свой суп. Она настала в тот момент, когда мой муж выбрал «нас», а его мать смогла принять этот выбор.
