Главное, чтобы дочери было комфортно.
За окном дождь усиливался, переходя в настоящий ливень.
Я наблюдала за маминой сгорбленной спиной и дрожащими руками, которые аккуратно укладывали бесценные фотографии, и ощущала знакомую тошноту.
Будто меня вот-вот стошнит от собственной жестокости. — Иди, — сказала мама, не поворачиваясь. — У тебя, наверное, важные дела.
Не до матери.
Ольга листала конспект по макроэкономике, когда я вернулась домой.
Она подняла взгляд и сразу увидела, что со мной не так. — Опять бабуля жалость на тебя навела? — поинтересовалась она, закрывая тетрадь.
Иногда меня удивляло, как быстро она разбиралась в таких ситуациях.
В свои двадцать два года Ольга была намного мудрее меня, особенно в вопросах личных границ. — Восемьдесят тысяч на санаторий, — устало произнесла я, плюхаясь в кресло. — Представляешь? — Представляю, — с усмешкой ответила дочь. — После новогоднего телевизора за сорок пять и весенней шубы за семьдесят я уже ничему не удивляюсь.
Она подошла ближе и положила ладонь мне на плечо. — Мам, а что если просто сказать «нет»?
Не объясняясь и не оправдываясь, а просто — нет? — Ты не понимаешь, — вздохнула я. — Она же моя мать.
Она действительно много для меня сделала… — А ты разве ничего для неё не делаешь? — Ольга присела на подлокотник кресла. — Каждую неделю ездишь, продукты покупаешь, лекарства таскаешь, по врачам водишь.
За последние три года на её «просьбы» ты потратила больше трёхсот тысяч.
Я считала.
Я посмотрела на дочь с удивлением. — Зачем ты считала? — Потому что мне больно видеть, как тебя используют.
Бабуля хороший человек, но она не уважает тебя.
И это не изменится, пока ты не поставишь границы.
Ольга говорила спокойно, без злобы, но каждое слово попадало прямо в цель.
В глубине души я понимала, что она права.
Но знать и сделать — это разные вещи. — А если она обидится навсегда? — прошептала я. — А если ты всю жизнь будешь жить с чувством, что всем должна? — ответила она вопросом на вопрос.
За окном дождь постепенно стихал.
В комнате стало темно, но мы не торопились включать свет. — Мам, — тихо произнесла Ольга. — Ты же понимаешь, что если сейчас отдашь эти восемьдесят тысяч, через полгода будет новая «последняя просьба»?
И ещё одна.
И ещё.
Я кивнула, не веря в собственные слова.
Где-то внутри что-то болезненно сжалось, но вместе с тем появилось странное чувство облегчения.
Как будто кто-то наконец разрешил мне то, о чём я боялась даже подумать.
Три дня мама не звонила.
Несколько раз я собиралась набрать её, но Ольга мягко останавливала меня. — Дай ей время, — говорила дочь. — Пусть обдумает всё.
На четвёртый день в половине восьмого утра зазвонил телефон.
Номер был незнакомым. — Ирина Михайловна?
