Тамара испытывала радость: «Какой же надёжный друг у Алексея, настоящий золотой человек».
Однако со временем её чувства начали меняться.
В её душе, давно погружённой лишь в заботы о детях и хозяйстве, пробудилось нечто трепетное, забытое, юное.
Она ловила его взгляд, но быстро отворачивалась, ощущая, как предательски пылают щёки.
В его светлых глазах всё чаще появлялась та самая скрытая грусть, переходящая в немой вопрос.
Он стал навещать её реже.
А ей всё сложнее удавалось отгонять навязчивые, смущающие мысли о нём.
В присутствии друг друга они делали вид, что ничего не происходит, но в редкие моменты уединения воздух между ними словно заряжался, они терялись, не зная, куда деть руки и о чём говорить.
Ей было сорок, а сердце колотилось, словно у шестнадцатилетней девушки, в голове звенела незнакомая, сладкая мелодия.
Со временем эта новая, нежная и одновременно пугающая связь между «молодыми» стала заметна всем.
Деревня — словно прозрачный аквариум: всё видно, всё слышно, всё обсуждается за спиной.
Мать Владимира и его сёстры пришли в ярость. «Она тебе в матери годится!
Опозорил!
Нашла себе подстилку с прицепом!» — шипели они.
Самый тяжёлый разговор ожидал Владимира и Алексея.
Друг пригласил друга на берег реки, подальше от посторонних глаз и ушей. — Что это значит, Владимир? — тихо и с угрозой спросил Алексей. — Моя мать.
Объяснись. — Я люблю твою маму, Лёша, — откровенно признался Владимир, не отводя взгляда. — Я её люблю.
Как женщину.
Как самую лучшую, самую сильную и самую прекрасную на свете.
Разговор закончился дракой.
Жёсткой, мужской, но честной.
Они молча избивали друг друга, выталкивая из памяти крики матерей и сплетни соседей.
В итоге, сидя на земле, избитые и в синяках, оба вдруг рассмеялись сквозь кровь на губах.
Гнев улетучился, осталась лишь прочная, хоть и натянутая нить взаимопонимания. — Хватит вам прятаться по кустам, как щенки, — хрипло произнёс Алексей, поднимаясь. — Идите уже домой.
Но слушай, — он обернулся и ткнул пальцем в грудь другу, — если хоть одну слезинку у мамы замечу — убью.
Пощады не будет.
И папой тебя называть не стану, — добавил он с улыбкой.
Владимир переехал к Тамаре.
Большинство жителей деревни были поражены.
Всё шло хорошо, почти идеально.
Но шестнадцатилетняя Светлана, их маленькая девочка, воспротивилась.
Для неё двадцатилетний Владимир стал предателем, посягателем на память об отце, пусть и плохом, но всё же своём.
Она не разговаривала с ними, хлопала дверьми, грубила.
Они терпеливо выносили её протест.
