Тишина на кухне
Чайник загудел резким свистом, будто пытался перекричать тяжёлую тишину, опустившуюся на кухню.
Я машинально поднялась, сняла его с огня. Руки ещё подрагивали — день выдался изматывающим. Похороны мамы… До сих пор не укладывалось в голове.
— Лена, налей и мне, — хриплый голос брата вернул меня в реальность.
Мирон сидел, сгорбившись, у окна. Ему сорок шесть, но выглядел он уставшим стариком. Глаза налиты, лицо опухшее — трудно понять, от слёз или от недавнего запоя. После смерти супруги он так и не пришёл в себя, стал злоупотреблять. Жалко его, конечно.
— Вот, — я поставила перед ним чашку.
— Благодарю, сестричка.
Мы молча пили чай. За окном начинались сумерки. Первый вечер без мамы. На столе стояли остатки угощения, что принесла соседка Рая.
— Надо бы разобраться с жильём, — вдруг произнёс Мирон, не глядя на меня.
Я вздрогнула.
— Может, не сейчас? Мама только…
— А когда, Лена? — перебил он. — Нам с Артёмом негде жить. А тут — полноценная двушка в центре Хварграда.
— Но это же мамина квартира…
— Наша, — глухо возразил он. — Поровну. Ты ведь в своей четвёрке живёшь, у тебя стабильная работа. А я что? Съёмная комната, доход мизерный.
Внутри что-то болезненно кольнуло. Я годами ухаживала за мамой, приезжала каждую неделю, привозила еду, лекарства. А Мирон? Появлялся пару раз в год, чтобы занять.
— У тебя всё есть, — произнёс он ровным тоном. — Чего держаться? Отдай свою часть.
У меня внутри всё сжалось. У меня, правда, есть квартира и работа. Но за это я платила — временем, усталостью, личной жизнью, которой толком не было. А Мирон…
— Я… мне нужно время, — пробормотала я, опуская взгляд.
Стыд накрыл с головой. Мирон был прав — у него ничего нет. А у меня, вроде бы, есть всё. Так почему это ощущается как предательство?
— Ты всегда была доброй, — его голос стал мягче. — Мама бы хотела, чтобы Артём наконец получил угол.
Я кивнула, с трудом сдерживая слёзы. Наверное, он прав. Но почему это ощущается так тяжело?
⸻
Звонки и голоса
Телефон зазвонил, когда я проверяла тетради девятиклассников. «Мирон» — высветилось на экране. Уже третий раз за неделю. Я глубоко вдохнула и ответила.
— Привет, Лен. Как ты?
— Всё по-старому. Работы навалом…
— Понимаю. Слушай, мы с Артёмом нашли юриста. Он советует оформить дарственную — проще, чем делить или продавать. Ты не против?
Я замерла. Опять.
— Я же говорила тебе… мне нужно подумать.
— Лена, что тут обдумывать? У тебя же есть квартира. А нам жить негде. Ты ведь всегда шла навстречу…
«Добрая» — это слово снова резануло. Как будто «нет» лишает тебя права быть хорошей сестрой.
— Давай обсудим это вживую? Приезжай в выходные.
— У меня нет времени! — повысил он голос. — Аренда кончается, новую снять не на что!
После разговора я сидела в тишине. Телефон пискнул — сообщение от двоюродной сестры Оли: «Леночка, как ты? Мирону сейчас трудно. Хорошо, что вы можете поддержать друг друга».
Позвонила тётя Галя:
— Лена, помоги брату. Он ведь всегда тебя уважал. А тебе спешки нет.
Голоса, голоса… Все вокруг знали, что для меня правильно. Мой же голос едва слышался.
⸻
Разговор на скамейке
Золотая осень рассыпалась у ног. Мы с Ниной, моей подругой со времён института, сидели на лавке в городском сквере.
— Лена, ты плохо выглядишь, — сказала она, разглядывая меня. — Всё из-за Мирона?
— Он звонит каждый день. Вчера даже заявил, что нашёл покупателя на квартиру. Хотя я ему ничего не обещала.
— И ты молчишь? — Нина отпила кофе. — Лен, он ведь никогда мамой не занимался. Где он был, когда она лежала в реанимации?
Я молчала. Вспомнила больничные ночи, счета за лекарства, бесконечные поездки в аптеку…
— Но у него и правда ничего нет, — пробормотала я. — А мне и правда всё есть.
— Неужели ты не видишь, что тебя просто подталкивают к жертве? Ты заслужила покой, Лен.
— Я не умею говорить «нет».
Нина вздохнула и поправила шарф:
— Моя бабушка говорила: «Если не уважаешь своё „нет“, то и твоё „да“ ничего не стоит».
Я долго шла домой. Обошла кругом мамин дом. Долго смотрела на двери, в которые столько раз заходила с авоськами и тревогами. А Мирон? Когда он последний раз появлялся без просьбы?
⸻
Письмо в ящике
Я вернулась в мамину квартиру. Запах корицы и персикового мыла всё ещё витал в воздухе. Я пришла, чтобы перебрать вещи.
В спальне всё было по-прежнему. Я открыла тумбочку. Верхний ящик — таблетки и рецепты. Средний — письма и квитанции. Нижний не открывался. Когда я его дёрнула, на пол упала пачка бумаг. Среди них — конверт с надписью «Лене».
Это был мамин почерк.
Я вскрыла его дрожащими руками.
«Доченька, если ты читаешь это, значит, меня уже нет.
Не горюй. Я жила счастливо, потому что у меня была ты.
Лена, я всегда знала, что ты сильная. Ты тянула нас обеих. Мирон — он остался ребёнком. Прости меня за это.
Прошу тебя: не жертвуй собой дальше. Ты достойна жить для себя. Не позволяй даже близким садиться на шею.
Я люблю тебя. Горжусь тобой.
Твоя мама.»
Слёзы катились по щекам. Я прижала письмо к груди. Впервые за долгое время я чувствовала облегчение.
⸻
Разговор за столом
Ровно в два раздался звонок в дверь. Я открыла. Мирон с сыном. Он улыбнулся, как ни в чём не бывало.
— Мы быстро. Юрист уже ждёт.
Они сели за стол. Мирон достал бумаги.
— Вот, только подпиши — и всё. Половина моя, половина Артёма. По-честному.
Я посмотрела на документы. Потом на брата.
— Я не подпишу, — сказала я спокойно.
— Что?
— Я не буду отдавать квартиру. Это — мамино. Моё. Я ухаживала за ней, я была рядом. А ты?
Мирон вскипел:
— То есть ты — с квартирой, а мы — на улице?!
— Это твоя жизнь, Мирон. И твоя ответственность.
Он сгрёб бумаги, вскочил.
— Я тебе больше не брат!
— Мне жаль, что ты так считаешь, — ответила я и закрыла за ним дверь.
⸻
Письмо из Таллина
Прошёл месяц. Однажды я нашла в почтовом ящике конверт.
«Лена,
Прости. Я перегнул.
Ты была права. Спасибо тебе за всё, что ты сделала для мамы. Мы с Артёмом переезжаем в Таллин.
Если будет шанс — заеду на чай.
Твой брат.»
Я уселась в кресле, разглядывая письмо. Сердце было спокойно.
Я взяла телефон. Позвонила.
— Привет, Мирон. Получила твоё письмо. Приезжай в воскресенье. Булочки с корицей у меня есть.
