Того доверия, которое она годами взращивала между ними.
Виктор продолжал разговор по телефону, смеясь над шуткой дяди.
Тем временем Тамара стояла у окна, всматриваясь в вечерний Зеньков, и ощущала, как внутри неё что-то навсегда меняется.
Будто треснуло стекло: оно ещё держится, но достаточно едва заметного толчка, чтобы рассыпаться на куски.
Вдруг она поняла, что больше не испытывает ни злости, ни обиды.
Лишь усталость и острое ощущение ясности: так дальше продолжаться не может.
И не будет.
Кафе «У Нины» всегда было их излюбленным местом.
Пятнадцать лет подряд каждую среду Тамара встречалась здесь с Надеждой — подругой со школьных времён.
Сегодня она пришла раньше обычного, заказала травяной чай и наблюдала, как по стеклу стекают капли начинающегося дождя. — Там, что с тобой? — неожиданно появилась Надежда, стряхивая капли с зонта. — Я увидела тебя через окно — сидишь такая хмурая, будто в воду опущенная.
Тамара с трудом улыбнулась, пока подруга устраивалась напротив.
В другой раз она, наверно, отшутилась бы, сказала что-то про погоду или усталость на работе.
Но сегодня внутри словно прорвало дамбу: — Знаешь, я всю жизнь пахала, думала, что мы строим общее будущее… — голос непроизвольно дрогнул. — А теперь чувствую себя всего лишь спонсором.
Надежда молча положила руку на её.
Подошла официантка, поставила перед ней чашку кофе — видимо, подруга успела сделать заказ ещё при входе. — Он опять? — тихо спросила Надежда.
Тамара кивнула: — Вчера подслушала разговор.
Он перевёл ещё пятьдесят тысяч дяде.
Тайком.
И знаешь, что самое страшное? — она с трудом вдохнула. — Я даже не удивилась.
Будто ожидала такого. — Там… — Надежда замялась, подбирая слова. — Ты сама приучила его к этому.
Он уверен, что ты всегда прикроешь его спину. — Что значит — я приучила?! — Тамара ощутила, как внутри поднимается волна возмущения. — А кто все эти годы молча оплачивал счета?
Кто делал вид, что всё в порядке? — в голосе подруги не было осуждения, только усталое понимание. — Ты ведь позволила ему считать твои деньги общими, а свои — только его.
Тамара открыла рот, чтобы возразить… но промолчала.
В словах Надежды была своя горькая правда.
Неприятная, но правда. — И что мне теперь делать? — спросила она скорее себя, чем подругу. — А ты как думаешь?
Тамара смотрела в окно, где дождь усиливался.
Прохожие спешили, прикрывая головы сумками и газетами.
Картина почему-то казалась метафоричной: все куда-то бегут, прячутся, пытаются укрыться от неприятностей… — Знаешь, — медленно произнесла она, — я, кажется, больше не хочу быть зонтом для всей его семьи.
Надежда с пониманием кивнула: — Давно пора, подруга.
Давно пора.
Банк встретил Тамару прохладой кондиционера и дружелюбной улыбкой молодой сотрудницы.
Через час она вышла на улицу, крепко сжимая в руке папку с документами.
Внутри что-то дрожало — не страх, нет.
Решимость.
Дома она убрала папку в ящик стола, достала скатерть — ту самую, с васильками, свадебный подарок от мамы.
Разложила её, разгладила каждую складочку.
Выложила документы: один, второй, третий.
Села и стала ждать.
В половине шестого послышался щелчок замка.
Виктор никогда не приходил так рано — обычно задерживался в проектном бюро до позднего вечера.
Видимо, что-то почувствовал. — Там? — его шаги в прихожей звучали непривычно тяжело. — Машина твоя у подъезда, значит, дома… Она молчала, глядя на часы над холодильником.
Старые часы, оставшиеся от его бабушки.
Двадцать лет отсчитывали их совместную жизнь.
Виктор застыл в дверях кухни.
Его взгляд пробежал по скатерти — мамин подарок он всегда недолюбливал, считая слишком простым, — затем по документам. — Это что ещё? — он подошёл к столу, прищурился, вчитываясь.
Лицо постепенно наливалось краской. — Что ты делаешь? — Присядь, — Тамара говорила тихо, но твёрдо.
Горло першило. — Нам нужно поговорить. — Поговорить?! — он схватил верхний лист. — Ты… ты закрыла наш общий счёт?
Перевела все деньги?
Да как ты… — Как я посмела? — она горько усмехнулась. — А как ты посмел врать мне столько лет?
Как посмел считать мои деньги своими? — Но это же семья!
Дядя… — А я? — она наконец подняла глаза. — Я для тебя кто, Виктор?
Банкомат?
Кошелёк на ножках?
Он плюхнулся на стул, сжимая в руках бумагу: — Там, ну зачем так… Мы же всегда жили… — Нет, — она покачала головой. — Не мы.
Я жила ради работы.
Ради тебя.
Ради твоей семьи.
