Она не могла понять.
Это никак не укладывалось в рамки их обычных ссор. — Почему это вдруг? — спросила она, и в её голосе вместо раздражения прозвучало искреннее, почти детское удивление.
В этот момент Алексей начал спокойно, слово за словом, разрушать её привычный мир.
Он говорил тихо, но каждое сказанное им слово эхом разносилось в полной тишине кухни, словно камень, падающий в глубокий колодец. — Потому что сегодня я подал заявление о переводе.
В филиал, расположенный в другом Ромнах.
За тысячу километров отсюда.
Квартиру уже выставил на продажу.
С Ольгой уезжаем через две недели.
Шок.
Это было не просто недоверие, это был чистый, неприкрытый шок, парализующий разум.
Её лицо, с багрового цвета, побледнело до мертвенно-бледного оттенка.
Она смотрела на него так, словно он говорил на непонятном, ужасном языке.
Продаёт квартиру?
Собирается уехать?
Это казалось невозможным.
Такого не могло быть.
Это был её сын, её Алёша, её продолжение.
Он не мог просто так исчезнуть. — Ты… что? — прошептала она. — Ты лжёшь.
Ты меня пугаешь. — Я не лгу, мама.
Объявление уже размещено на сайте.
Завтра придёт риелтор, чтобы сделать фотографии.
Я взял отпуск на две недели, чтобы собрать вещи.
Это не обсуждается.
Решение принято.
Понимание начало прокрадываться сквозь туман шока, и оно было ужасным.
Это не была пустая угроза.
Это не был блеф, чтобы заставить меня замолчать.
Это был план, который уже запущен в действие.
Её сын, её мальчик, создал заговор за её спиной.
И паника, холодная и липкая, стала постепенно заполнять её изнутри. — Ты не имеешь права! — выкрикнула она, голос её дрожал от нарастающего ужаса. — Ты не можешь просто так всё бросить и уехать!
А я?
Что же я?
Ты хочешь оставить меня одну здесь?
Она ухватилась за этот довод, словно тонущий за соломинку.
Сыновний долг.
Забота о стареющей матери.
Это всегда срабатывало.
Но Алексей лишь покачал головой. — У тебя есть сестра.
У тебя есть подруги.
Ты не одна.
Ты просто останешься без возможности контролировать мою жизнь.
Вот и всё.
Контроль.
Это слово ударило её беспощадно.
Он осмелился!
Он посмел назвать её заботу контролем!
Ярость вернулась, но теперь она была иной — отчаянной, загнанной в угол. — Значит, всё из-за неё!
Эта ветреная девчонка уводит у меня сына!
Я знала!
Я с самого начала знала, что она разрушит нашу семью!
Она настроила тебя против родной матери, заставила предать меня!
Она опять перешла на крик, но теперь в нём не было прежней силы.
В нём слышались нотки истерики и бессилия.
Она больше не была королевой в своём замке, а свергнутым монархом, наблюдающим, как рушится её империя.
Она металась по кухне, хватаясь то за спинку стула, то за край стола, словно земля уходила у неё из-под ног. — Ты не продашь квартиру!
Я не дам!
Это мой дом тоже! — Эта квартира — моя, мама.
Я её купил.
И буду распоряжаться ею так, как считаю нужным для благополучия моей семьи, — прервал он её.
Его спокойствие было невыносимо.
Оно казалось стеной, о которую разбивались все её чувства.
Она остановилась в центре кухни и посмотрела на него.
В её глазах плескался ужас от осознания полного и окончательного поражения.
Все её рычаги, все манипуляции, весь многолетний опыт управления сыном оказались бессильны.
Он стоял перед ней, словно чужой человек, пришедший сообщить плохие новости.
И в этот момент она поняла — это ещё не конец.
Он не сказал всего.
Он смотрел на неё так, будто собирался не просто уйти, а сжечь за собой все Ромны.
И ей стало по-настоящему страшно.
Она смотрела на него, и страх, проступивший на её лице, был первобытным, животным.
Страх был не от потери сына, а от утраты власти над ним.
