Он вставил ключ в замок и открыл дверь.
Знакомый запах печёных яблок и валокордина, въевшийся в обои, сразу напомнил ему о квартире матери.
Здесь всё оставалось на своих местах, словно продолжение её самой: кружевная салфетка на старом телевизоре, ряд фарфоровых слоников на блестящей стенке, фотография Алексея в школьной форме, стоящая на комоде.
Это был её мир, её убежище, где она ощущала себя единоличной и неприкосновенной хозяйкой.
Тамара Ивановна находилась на кухне.
Она тихо напевала себе под нос, аккуратно протирая уже и без того сверкающий чистотой стол.
Когда она увидела сына, её лицо озарилось улыбкой, на мгновение проявилась доброжелательная, немного усталая от забот мимика. — Алёша, ты почему так рано домой? Что-то произошло на работе? Заходи, я только что поставила пирожки с капустой, как ты любишь.
Он не снял пальто.
Остался стоять в прихожей, в уличной одежде и обуви, умышленно нарушая привычный порядок.
Он пристально смотрел на неё, на аккуратный передник, на её руки, деловито сжимающие тряпку.
Ни малейшего признака раскаяния.
Ни тени сомнений в своей правоте. — Мам, ты больше не будешь приходить к нам домой, — произнёс он ровным голосом, лишённым эмоций.
Это не был вопрос для обсуждения.
Это прозвучало как окончательный приговор.
Тамара Ивановна застыла на месте.
Её улыбка исчезла, сменившись выражением недоумения, словно она ослышалась.
Положив тряпку на стол, она выпрямилась и упрямилась, положив руки на бёдра. — Что за ерунду ты говоришь? Я прихожу, чтобы помочь, присмотреть. Твоя Ольга сама не справляется. В доме у неё бардак, еда безвкусная. Я же стараюсь для тебя, для семьи.
— Наша семья — это я и Ольга.
И мы справимся без посторонней помощи.
Поэтому твои визиты заканчиваются.
Навсегда.
Если мы захотим тебя видеть, мы сами позвоним и пригласим.
В этот момент сдерживаемая буря прорвалась.
Недоумение на её лице сменилась яростным покраснением.
Она сделала шаг вперёд, напрягая тело. — Как ты смеешь запрещать мне приходить в твой дом?!
Я твоя мать!
И я научу твою жену уважать старших и делать всё по моему усмотрению, хочешь ты того или нет!
Её голос сорвался в крик, который эхом разнёсся по маленькой квартире.
Она начала ходить по кухне, от стола к окну и обратно, делая резкие, рубящие движения руками. — Это она тебя настроила, что ли?
Внушила, что я — монстр?
Я видела её, когда пришла!
Сидит, как принцесса, ногти пилит, а в раковине чашка с утра стоит!
Я ей слова сказала, по-хорошему, как старшая женщина, а она смотрит на меня и молчит!
Будто меня и нет!
Алексей стоял неподвижно, словно скала посреди бушующего моря.
Он не перебивал.
Он смотрел на неё, на искажённое гневом лицо, на её размахивающие руки, и видел не мать, а чужого человека, одержимого властью.
Он позволял ей выплеснуть всё, что накопилось в её душе. — Я ей и про крупы, и про твои рубашки сказала!
Кто ещё её научит, если не я?
Она сирота, никто не учил её уму-разуму, так что я беру эту функцию на себя!
Ради её же блага!
А ты, вместо благодарности, защищаешь её!
Запрещаешь мне приходить в собственный дом сына!
Ты что, забыл, кто я?
Она остановилась прямо перед ним, подняв подбородок.
Её глаза сверкали.
Она вылила первую, самую яростную волну и теперь ждала реакции — его крика, оправданий, мольбы о прощении.
Она была абсолютно уверена, что сейчас он сломается, начнёт извиняться и просить не обижаться на Ольгу.
Так всегда было.
Она провоцировала ссору, а он потом собирал осколки и мирил всех.
Но он молчал.
Он просто смотрел ей в глаза, и в его взгляде не было ни страха, ни вины.
Только холод и усталость.
Эта тишина казалась страшнее любого скандала, и Тамара Ивановна впервые ощутила неприятный холодок, пробежавший по спине.
Она ждала капитуляции, но вместо этого видела перед собой чужого, незнакомого мужчину.
Тишина, наступившая после её крика, была густой и тяжёлой.
Тамара Ивановна тяжело дышала, грудь её поднималась и опускалась.
Она смотрела на сына с вызовом и триумфом, ожидая, что он вот-вот сломается, начнёт оправдываться и умолять.
Эта пауза была её стратегией, моментом победы, когда противник должен был пасть.
Но Алексей не сдавался.
Он выдержал её взгляд, и когда она снова открыла рот, чтобы нанести решающий удар, он произнёс слова, которые изменили всё. — Ты ничему её не научишь.
Его голос оставался тихим и ровным, но в нём прозвучала железная твёрдость. — Потому что ты больше не увидишь её.
Тамара Ивановна моргнула.
На мгновение её лицо стало совсем пустым, растерянным.
Уверенность, которая ещё секунду назад наполняла её, испарилась, словно пар с горячей кастрюли.
