Вам у нас понравится! — Это всё?
Она уже ушла? — голос Алексея в телефонной трубке звучал напряжённо, словно натянутый нерв.
С другой стороны провода воцарилась тишина.
Не продолжительная, всего пару секунд, но за это время он успел представить себе самое худшее.
Затем прозвучал тихий, усталый голос Ольги: — Ушла. — Ты в порядке?
Она… что-то предприняла?
Опять наступила пауза, в которой слова словно растворялись.
Он слышал её ровное, почти бесшумное дыхание, и это было страшнее любого крика или плача. — Я в порядке, Алексей.
Всё нормально.
Просто приезжай.
Он не стал больше задавать вопросов.
Оставив на столе недопитую чашку кофе и схватив пиджак со спинки стула, он выскочил из офиса.
Путь домой превратился в мучение.
Затор на Одесской трассе, который обычно вызывал у него лишь тихое раздражение, теперь воспринимался как непреодолимая преграда, словно кто-то специально воздвиг стену между ним и его квартирой.
Он сдавил руль так сильно, что костяшки пальцев побелели.
В голове, подобно заевшей пластинке, повторялись все его прошлые разговоры с матерью.
Все эти «Мама, прошу, не надо», «Это наша семья, мы сами разберёмся», «Ольга — взрослый человек».
Каждый раз она смотрела на него своими светлыми, проницательными глазами, кивала и давала обещания.
Обещала, что больше не зайдёт без звонка, что не будет «учить молодую хозяйку жизни», что станет уважать их дом.
Однако её обещания неизменно разваливались через неделю-другую.
Он повернул ключ в замке.
Дверь открылась слишком легко — мать даже не заперлась изнутри.
Это был первый тревожный сигнал.
Первое, что ударило в нос — густой, удушающий запах её духов, смесь ландыша и гвоздики.
Этот аромат въелся в стены его детства и теперь воспринимался как чужеродное, агрессивное вторжение.
В прихожей царил идеальный порядок.
Слишком идеальный.
Сумка Ольги, обычно брошенная на комод без особого порядка, стояла аккуратно у ножки.
Он направился в гостиную.
На журнальном столике стопка книг, которые мать читала перед сном, была аккуратно выровнена.
На кухне царил такой же стерильный, безжизненный порядок.
Только на столешнице, словно оставленная улика, лежала раскрытая кулинарная книга.
Не Ольгина, а старая, потрёпанная, изданная ещё в советские времена.
Мамина.
Она была раскрыта на странице с заголовком «Как правильно варить наваристый борщ».
Рядом стояла кастрюля с их вчерашним ужином.
Алексей приподнял крышку.
Суп был холодным, но на поверхности отчётливо виднелись жирные пятна, которых вчера не было.
Мать «улучшила» его, добавив масла.
Чтобы блюдо казалось более сытным.
Ольгу он обнаружил в спальне.
Она сидела на краю кровати, словно застывшая статуя, и смотрела на стену напротив.
На ней был тот же домашний костюм, что и утром, но теперь он выглядел чуждо, безжизненно.
Её руки лежали на коленях ладонями вниз.
Она не плакала.
Её лицо оставалось спокойным, почти безмятежным, и это спокойствие заставило Алексея испытать холодок по спине.
Это было лицо человека, который пережил удар, но боль ещё не достигла его, осталось лишь оцепенение. — Ольг? — тихо позвал он, подходя ближе.
Она медленно повернула к нему голову.
Её глаза были сухими и широко раскрытыми. — Она сказала, что я неправильно храню крупы.
Что в шкафу должен лежать лавровый лист от жучков. — Её голос звучал ровно и бесцветно, словно она читала сводку погоды. — Потом она заявила, что я глажу тебе рубашки при слишком низкой температуре, поэтому воротнички выглядят неаккуратно.
Она достала из шкафа твою рубашку и показала мне.
Он сел рядом, не осмеливаясь её коснуться. — А дальше?
— А дальше она начала утверждать, что я ни на что не годна.
Что я плохая жена.
Что если бы не она, ты давно бы забросил себя, питался одними бутербродами.
Я молчала.
Я просто стояла и молчала.
И тогда она… — Ольга замолчала и провела рукой по предплечью, хотя там не было ни синяка, ни царапины. — Она подошла очень близко.
И сказала, что научит меня уважать старших.
Хочу я этого или нет.
Алексей посмотрел на её руку, на то место, куда она прикоснулась.
И в этот момент что-то внутри него щёлкнуло.
Все его попытки смягчить ситуацию, найти компромисс, быть хорошим сыном и верным мужем одновременно — всё это рухнуло с треском.
Он осознал, что пытался склеить разбитую чашку, в то время как её продолжали бросать об пол.
Он встал. — Останься дома.
Я скоро, — сказал он.
В его голосе не было злобы или угрозы.
Лишь холодная, окончательная решимость хирурга, который пришёл к выводу, что опухоль необходимо немедленно удалить.
Вместе со всем, что её окружает.
Он вышел из квартиры, сел в машину и отправился к матери.
Он точно знал, что скажет ей дальше.
