Лариса прибавила шаг, заметив знакомый поворот к дому. Плечи ныли от тяжести сумок, а мысли уже летели вперёд — сейчас бросит вещи, переоденется и сядет пить чай. После трёх дней у сестры в Вологде собственная квартира казалась тихой гаванью.
Завернув за угол дома, она по привычке скользнула взглядом туда, где должна была стоять её «Лада» — старенькая, но исправно служившая верой и правдой. Лариса даже не сразу осознала, что видит пустое место. Моргнула раз, другой. Остановилась, как вкопанная.
Место было пусто.
— Угнали, что ли? — пробормотала она, чувствуя, как холодок пробежал между лопаток.
В этот момент из подъезда вышел Антон. Её сын держал в руках пакет с мусором, его лицо было спокойным, даже каким-то безмятежным. Он кивнул ей, как ни в чём не бывало:
— Привет, мам. Как съездила?
— Антон, — Лариса выронила одну из сумок, — моя машина…
— А, — он махнул рукой, будто речь шла о какой-то мелочи. — Я продал твою машину. Кредит бабушки погасил.
Мир вокруг Ларисы словно застыл. Шум проезжающих машин, голоса детей на площадке, даже карканье ворон — всё отодвинулось. В ушах зазвенело.
— Ты… что?
— Продал твою машину, — повторил Антон, поправляя куртку. — Зато кредит мамы погасил. Она же переживала, сама знаешь.
Воздух вдруг стал густым, его не хватало. Лариса судорожно втянула его через нос:
— Ты… как ты мог? Без моего ведома?
Антон пожал плечами, и этот жест — такой будничный, равнодушный — ударил её сильнее, чем могли бы любые слова.
— Кредит вернём, — сказал он, отходя к мусорным бакам. — А машину ты уже нет.
Ноги налились свинцом. Сумки, казавшиеся тяжёлыми минуту назад, теперь не значили ничего. Лариса подобрала упавшую, крепко сжала в руке. Внутри что-то дрожало — не то от гнева, не то от беспомощности.
— Поговорим дома, — процедила она сквозь зубы, глядя, как сын неторопливо возвращается, будто не сделал ничего особенного, будто не перечеркнул всё своим поступком.
Место на парковке зияло пустотой. Десять лет она приходила домой и видела здесь свою машину. Теперь её просто не было. Как будто кто-то вырвал страницу из её жизни.
Кухонный разговор
Чайник свистел пронзительно, но Лариса не спешила его выключать. Этот звук заполнял кухню, мешал думать — и слава богу.
Сейчас ей не хотелось думать. Она опустилась на табурет, сложила руки на коленях. Пальцы сами собой сжались в кулаки.
Антон вошёл, поморщился от свиста, щёлкнул кнопкой чайника.
— Уши же закладывает, — сказал он буднично.
Лариса подняла глаза. Сын стоял у окна — высокий, плечистый, такой уверенный в себе. Тридцать два года, а будто всё ещё подросток, считающий, что весь мир крутится вокруг его решений.
— Объясни мне, — начала она, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Объясни, как ты додумался продать чужую машину?
— Не чужую, а твою, — Антон достал две чашки из шкафчика. — Я же не какую-то левую машину продал.
— И это, по-твоему, нормально? — Лариса ощутила, как внутри поднимается волна, сметающая усталость и растерянность. — Это моя собственность! Моя! Я на неё три года копила!
Антон вздохнул, как вздыхают, объясняя прописные истины маленькому ребёнку:
— Мам, давай спокойно. Бабушка в долгах, коллекторы звонят. Ей семьдесят три, у неё сердце. Что важнее — старая машина или мама?
— А почему ты решал? — голос всё-таки дрогнул, но не от слабости — от сдержанной ярости. — Почему не спросил? Я бы сама разобралась!
— Когда? — он развёл руками. — Ты вечно на работе, потом к тёте поехала. А время поджимало.
Чай Лариса отодвинула. К горлу подкатила тошнота.
— Это была моя машина, — повторила она. — И моё решение.
— Ты бы всё равно начала копить, откладывать, — Антон пожал плечами, отхлебнул из чашки. — А бабушка бы тряслась. Я всё правильно сделал.
Он говорил спокойно, будто ничего страшного не произошло. Словно разменял мелочь, а не отнял у неё независимость, свободу передвижения, чувство защищённости, наконец.
— Ты нарушил закон, — тихо сказала Лариса.
— Брось, — Антон усмехнулся. — Какой закон между своими? Семья же.
Вот оно что. Семья. То самое слово, которым прикрывают любое бесцеремонное вторжение в чужую жизнь. Любую попытку подмять под себя.
— Сколько ты выручил? — спросила Лариса, чувствуя, как внутри растёт что-то новое, незнакомое. Решимость, которой раньше не было.
— Сто восемьдесят тысяч.
— И сколько из них пошло на кредит?
Антон помедлил. Впервые за весь разговор его лицо дрогнуло.
— Сто двадцать. Но остальное я верну, обещаю. Как только получу премию…
— Верни мне всё, — оборвала Лариса. — Все деньги. И не думай, что на этом всё закончится.
В гостях у матери
Квартира матери встретила Ларису запахом валидола и мятных капель. Галина Петровна сидела в старом кресле у окна, кутаясь в шерстяной платок. При виде дочери она обрадовалась, тут же засуетилась.
— Ларочка, проходи, проходи. Я пирог испекла вчера, сейчас чай поставлю.
— Сиди, мама, — Лариса поцеловала её в морщинистую щеку. — Я сама.
Старый сервант, хрусталь, вязаные салфетки — всё, как в детстве. Галина Петровна хранила свой мир неизменным. Но что-то в её лице было новым — затаённая тревога, какая-то виноватость во взгляде.
— Мама, — Лариса присела на стул напротив, — ты знаешь, что Антон продал мою машину?
Старушка вздрогнула. Руки, лежавшие на коленях, задрожали.
— Знаю, — прошептала она. — Он привёз деньги вчера. Сказал, что всё уладил с банком. Я не хотела, Ларочка, правда не хотела…
Голос её прервался. К горлу подступили слёзы.
— Расскажи мне всё с самого начала, — попросила Лариса, беря мать за руку. — Что за кредит? Почему ты молчала?
Галина Петровна вытерла глаза уголком платка.
— Стыдно так. Старая дура, вот я кто, — она качнула головой. — Позвонили мне, вежливые такие люди. Из банка, говорят. Соседки внучке Вере помощь нужна срочная, в аварию попала, без сознания лежит. А родных никого, только бабушка Клава, а у неё денег нет.
— Мама, — у Ларисы внутри всё похолодело, — это же мошенники.
— Теперь-то я понимаю, — кивнула старушка. — А тогда… Они так говорили убедительно. И про Веру всё знали, и адрес её. Сказали, просто надо кредит оформить, а Вера вернёт, когда в себя придёт. А мне-то не жалко, Клава мне столько раз помогала…
По лицу матери покатились слёзы. Она уже не вытирала их.
— Сто двадцать тысяч. Говорят, на операцию. А потом звонки начались, требуют вернуть. Я пенсию всю отдавала, а им всё мало. Угрожать стали… Я Антону сначала не сказала, боялась, что ругать будет. А потом сердце прихватило, он бумаги мои увидел…
Лариса обняла дрожащие плечи матери. Гнев на сына смешался с болью за неё.
— Я не просила Антона, — прошептала Галина. — Я сама виновата. Но он так быстро всё решил… Сказал, что деньги нашёл. А теперь я узнаю — твоя машина…
Слёзы текли по её лицу. Морщинки стали глубже, и Лариса вдруг с пронзительной ясностью осознала, какая мать старая и беззащитная. Как легко её обмануть. И как тяжело теперь будет это исправить.
— Успокойся, мам, — сказала она твёрдо. — Мы во всём разберёмся.
Впервые Лариса почувствовала: нужно защищать не только себя, но и мать. От мошенников, от собственной доверчивости. И даже от Антона, который решал всё за других, пусть даже из лучших побуждений.
Заявление в полицию
В отделении полиции пахло пылью, старой бумагой и дешёвым освежителем воздуха. Лариса сидела на жёстком стуле перед столом участкового — коренастого мужчины с усталым взглядом. Капитан Смирнов — так гласила табличка — неторопливо заполнял какой-то бланк.
За окном моросил дождь. До участка Лариса добиралась на автобусе, и вся дорога казалась ей бесконечной. Два года она не ездила общественным транспортом. Как легко оказалось лишиться независимости, которую давала машина.
— Значит, так, — капитан поднял глаза от бумаг. — Документы на машину при вас?
— Да. Вот, — Лариса протянула папку с документами. — Здесь всё: техпаспорт, страховка…
Участковый просмотрел бумаги, хмыкнул.
— Машина оформлена на вас. Доверенность сыну выдавали?
— Нет. Он взял ключи… они всегда лежали в прихожей, на тумбочке.
— А документы?
— В этой же папке. В ящике стола. Он знал, где искать.
Капитан откинулся на спинку стула, внимательно посмотрел на Ларису.
— Хотите подать заявление на сына?
Вопрос повис в воздухе. Лариса почувствовала, как замерло сердце. Вот она — точка невозврата. Переступишь — и назад дороги нет. Семья, родной сын, кровь от крови — и заявление в полицию.
«Это же для семьи», — вспомнились слова Антона. Он ведь действительно хотел как лучше. Но почему тогда внутри всё кипит от возмущения? Почему она не может простить и понять?
Потому что её не спросили. Просто вычеркнули из уравнения, решили за неё. Как будто она не человек, а вещь. Удобная, привычная, с которой можно делать что угодно.
— Да, — твёрдо сказала Лариса. — Я хочу подать заявление.
— Подумайте хорошенько, — участковый пристально смотрел ей в глаза. — Это уголовное дело может быть. Семья всё-таки.
— Он не имел права, — в голосе Ларисы прозвучали стальные нотки. — Это моя собственность. И моё решение.
Пока капитан заполнял бланк заявления, Лариса думала о матери. О том, как та плакала, винила себя. О том, что даже сейчас нужно было думать о других — успокаивать, оберегать, защищать. И только о себе никто никогда не думал.
— Распишитесь здесь, — участковый протянул ей бумагу. — И здесь тоже.
Рука не дрогнула, когда Лариса ставила подпись. Что-то новое рождалось внутри неё — чувство, что она наконец-то берёт жизнь в свои руки.
— Мы проведём проверку. Свяжемся с вами.
Выйдя из отделения, Лариса глубоко вдохнула морозный воздух. Легче не становилось. Мыслей было много, они путались, набегали друг на друга. Но внутри — впервые за долгое время — ощущение контроля. Пусть полиция, пусть неприятный разговор впереди. Но теперь всё будет по-другому. Теперь она сама решает, что с ней происходит.
Разговор по душам
Было уже за полночь, когда Лариса услышала, как в замке поворачивается ключ. Она сидела на кухне в темноте — только лунный свет падал через незашторенное окно, рисуя бледные прямоугольники на полу. Чай давно остыл. Мысли кружились в голове, как осенние листья на ветру.
Щёлкнул выключатель в прихожей. Тишина. Антон, видимо, заметил полоску света из-под двери кухни.
— Мам? Не спишь? — голос звучал неуверенно.
Она не ответила. Через минуту дверь приоткрылась, и Антон вошёл. Остановился на пороге, не решаясь включить свет.
— Можно к тебе?
— Входи, — ровно сказала Лариса.
Он прошёл, сел напротив. В лунном свете его лицо казалось осунувшимся, почти незнакомым. Сын положил что-то на стол между ними. Лариса пригляделась — старая фотография в потёртой рамке. Они вдвоём у её первой машины — старенького «Москвича». Антону тогда было лет тринадцать.
— Помнишь? — тихо спросил он. — Ты тогда подвозила меня в школу. Все пацаны завидовали.
Лариса помнила. Конечно, помнила. Как копила на эту машину, отказывая себе во всём. Как радовалась, когда наконец села за руль. Свобода, независимость, гордость — вот что она чувствовала тогда.
— Зачем ты пришёл, Антон?
Он провёл рукой по волосам — так делал в детстве, когда волновался или чувствовал себя виноватым.
— Участковый звонил. Сказал, ты заявление подала.
— И что ты ожидал? — спросила Лариса. — Что я просто смирюсь?
Антон опустил голову. В этом жесте было что-то от маленького мальчика, которого она когда-то утешала, когда он разбивал коленки или ссорился с друзьями.
— Я думал, ты не разозлишься, — проговорил он тихо. — Думал, поймёшь. Бабушка же так переживала. Эти коллекторы звонили по десять раз на дню, угрожали. Она плакала, сердце хваталась.
— Но почему ты не сказал мне?
— Времени не было. И потом, я знал, что ты будешь против.
Он впервые признался в этом — знал, что она не одобрит, и всё равно сделал по-своему.
— Я… не хотел, чтобы бабушка умерла от страха, — голос его дрогнул. — Ты не видела её, мам. Она так тряслась, когда телефон звонил. Как лист на ветру. Я не мог больше смотреть.
Он поднял глаза на мать, и в них плескалась такая смесь чувств — раскаяние, упрямство, странная беспомощность.
— Я был не прав, — наконец произнёс он. — Насчёт машины. Нужно было поговорить с тобой сначала.
Признание, которого Лариса так ждала, прозвучало — но почему-то не принесло облегчения. Может, потому что она знала: сын сделал бы то же самое снова, если бы решил, что это нужно для защиты близких.
— Я верну деньги, — добавил Антон. — Все до копейки. Уже договорился насчёт подработки. И заявление… если сможешь, забери. Пожалуйста.
В его голосе не было требования — только просьба. И это было ново. Впервые в их отношениях что-то сдвинулось. Что-то начало меняться.
За рулем новой машины
Майское солнце ласково заглядывало сквозь ветровое стекло. Лариса поправила зеркало заднего вида, привыкая к новому обзору. Машина — тёмно-синий «Рено» с пробегом — досталась ей по случаю. Не новая, конечно, с небольшими царапинами на бампере, но в хорошем состоянии. Главное — своя.
Рядом на сиденье лежал пакет с документами из банка. Заявление она забрала ещё три месяца назад, но история с продажей машины привела к неожиданным последствиям: полиция всерьёз занялась мошенниками, обманувшими Галину Петровну. И не только её — таких пострадавших оказалось около двадцати пожилых людей в их районе.
Лариса бросила взгляд на часы — без пятнадцати двенадцать. Мать ждала её к обеду. После всей этой истории Галина Петровна стала осторожнее, но приступы тревоги случались всё равно. Лариса теперь навещала её чаще.
Дверь супермаркета открылась, и на парковку вышел Антон с двумя объёмными пакетами. Он прищурился от яркого солнца, заметил машину матери и направился к ней.
Лариса наблюдала за сыном в зеркало заднего вида. Что-то в его походке изменилось за эти месяцы — исчезла былая самоуверенность, но появилось что-то новое. Спокойствие, что ли? Зрелость?
Антон загрузил пакеты в багажник, сел на переднее сиденье.
— Всё взял по списку, — сказал он. — И пирожные бабушкины любимые купил.
— Хорошо, — кивнула Лариса, заводя мотор.
Машина отозвалась мягким урчанием. Пусть неидеальная, но послушная, надёжная. Лариса включила поворотник, медленно выехала с парковки.
— Тебе она нравится? — вдруг спросил Антон, указав на приборную панель. — Лучше старой?
— Другая, — ответила Лариса после паузы. — Не лучше, просто другая.
— Прости меня, — в который раз сказал сын. — Я был идиотом.
Она коротко взглянула на него. Лицо повзрослевшее, серьёзное. Когда Антон успел измениться?
— Ты уже извинился. И деньги вернул. Давай закроем эту тему.
Но он покачал головой:
— Не в деньгах дело. Я понял кое-что важное тогда. Что нельзя решать за других, даже если тебе кажется, что ты знаешь, как лучше.
Они остановились на светофоре. Лариса посмотрела на сына внимательно.
— Да, — сказала она. — Именно это я и пыталась до тебя донести.
— Я всегда думал, что забочусь о вас с бабушкой, — продолжил Антон. — А на самом деле просто привык всё контролировать. Делать по-своему.
Свет сменился на зелёный. Лариса тронулась с места.
— Как твоя новая работа? — спросила она.
— Нормально, — он улыбнулся. — Вчера первого клиента консультировал. Через пару месяцев смогу взять ипотеку, если всё пойдёт как планирую.
Солнце пробежало золотыми бликами по приборной панели. Лариса улыбнулась.
— Ипотека — дело серьёзное. Потом заедем, посмотрим квартиру, которую ты присмотрел?
— Если не устанешь после обеда у бабушки.
Они проехали знакомый поворот, и Антон вдруг тихо сказал:
— Знаешь, мам, я рад, что ты тогда заявление подала. И что не побоялась показать мне границы.
Лариса кивнула. Машина легко шла вперёд, слушалась руля. Новое чувство уверенности наполняло её — не только от обладания автомобилем, а от понимания, что она смогла отстоять себя. И изменить давно устоявшиеся, но неправильные отношения в семье.
— Всё будет хорошо, — сказала она. И впервые за долгое время была в этом совершенно уверена.
