На полу стоял Николай Петрович. — Нужно освободить пространство.
— Мы телевизор побольше поставим, — объяснил он.
Ольга приблизилась и спокойно, без криков, забрала коробку из его рук. — Эти вещи останутся здесь. — Но мы же временно! — пробормотал он. — Тогда тем более.
Временное не значит навсегда.
Он хотел возразить, но замолчал — в её взгляде было что-то, чего он никогда прежде не замечал.
На следующий день Игорь пригласил её в кафе. — Не обижайся, но тебе надо уйти, — сказал он прямо. — Из этого дома. — Это мой дом, — ответила она. — Я не уйду. — Тогда хотя бы не молчи.
Молчание ранит сильнее удара.
Он серьёзно посмотрел на неё. — Ольг, ты сильная.
Но если слишком долго терпеть, можно потерять себя.
Эти слова остались в ней, словно осколки.
Вечером того же дня произошёл неожиданный, резкий финал, словно гроза среди ясного неба.
Раздражённый тем, что телевизор «плохо ловит», Николай Петрович обвинил Ольгу в неправильном подключении электричества. — Это из-за твоих розеток! — крикнул он. — Всё тут через одно место!
Ольга стояла у двери кухни и молчала.
Затем спокойно произнесла: — Давайте так.
Завтра вы собираете вещи. — Что? — рявкнул свекор. — Я сказала: завтра. — Да ты в своем уме?
— Мы же семья! — Семья — это когда уважают, — ответила она. — А вы меня топчете.
Тамара Сергеевна вскочила, словно ошпаренная: — Да кто ты вообще такая!
— Мы тебя из грязи вытащили! — Нет, — сказала Ольга. — Это вы пришли ко мне.
И ушла в спальню.
Через минуту вернулась с той же папкой документов, что и в прошлый раз.
Положила её на стол. — Всё ещё моё.
Дмитрий стоял, словно тень.
Он не вмешивался.
В этот момент она осознала — всё, что было между ними, умерло.
Не из-за родителей, не из-за бытовых проблем — из-за его равнодушия.
Наутро чемоданы стояли у двери.
Тамара Сергеевна плакала тихо, без сцен.
Николай Петрович молчал.
Дмитрий собирал вещи родителей, не глядя на жену. — Мы едем к тёте Светлане, — сказал он кратко. — Пока.
Ольга кивнула. — Пока.
Когда дверь за ними закрылась, квартира словно вздохнула.
Воздух стал лёгким и прозрачным.
Ольга прошлась по комнатам, вернула вазу на место, включила тихую музыку.
Потом позвонила Игорю. — Пойдём выпьем кофе, — сказала она. — А как же твои? — спросил он. — Мои? — переспросила Ольга с улыбкой. — Те, кто остаются.
Они сидели в том же кафе у Одессы.
Игорь рассказывал о севере, о ветрах, о реке с холодной даже летом водой.
Ольга слушала и вдруг ощутила: впервые за долгое время ей спокойно.
Без ожиданий, без страха, без чужого голоса за спиной. — Ну что, — сказал он, — теперь у тебя дом свободен. — Теперь да, — ответила она. — Только знаешь, я поняла — дом зависит не от стен.
А от тех, кто в нем живёт.
Он кивнул. — Верно.
Главное — не позволить никому перекрыть кислород.
Ольга рассмеялась.
Смех получился искренним, настоящим — именно тем, о котором он говорил.
Поздно вечером, вернувшись домой, она снова села в папино кресло.
Теперь оно пахло не чужим табаком, а ею самой — кофе, мятой и чем-то новым, неуловимым, похожим на свободу.
Кошка вновь подошла и устроилась на колени.
Ольга погладила её и прошептала: — Всё.
Мы дома.
И впервые за долгие годы почувствовала, что дом действительно принадлежит ей — не по документам и не по наследству, а по праву внутренней силы.
Той самой, что пробуждается в человеке, когда ему наконец перестаёт быть всё равно.
