Звякнул знакомый ключ в замке. Тамара вздрогнула, стоя у окна кухни с остывшей чашкой чая в руках. Она знала, что это произойдет. Знала, что он придет. И все равно оказалась не готова.
Дверь открылась без предупреждения, без звонка. Олег всегда был таким – считал, что имеет право входить в отцовскую квартиру, когда вздумается. Даже сейчас, когда отца уже нет.
Тамара вышла в коридор, затянув пояс черного халата. Тот самый, который купила три месяца назад – обычный, домашний. Кто же знал, что он станет траурным?
Глаза ее, опухшие от слез и бессонных ночей, встретились с холодным взглядом Олега. Сын так похож на отца – те же упрямые складки возле рта, тот же прямой взгляд. Только в глазах отца всегда теплилась нежность, а у этого – ледяное безразличие.
– Надо оформлять документы, – без приветствия начал он, снимая дорогое пальто и проходя в квартиру. – Я подам на раздел имущества.
Воздух будто сгустился между ними. Тамара физически ощутила, как внутри что-то сжалось в тугой комок, перехватило дыхание. Но голос, к удивлению, прозвучал ровно:
– Я здесь жила последние восемь лет. Ухаживала за ним. Кормила с ложки, когда он не мог есть сам. Это мой дом.
Олег усмехнулся, окинув взглядом потертые обои, старую мебель.
– По закону – нет. Я – единственный наследник первой очереди. А ты… – он запнулся, подбирая слово, – сожительница. Без прав.
Тамара выпрямилась, расправив плечи. Внутри все дрожало, но она не позволила себе показать слабость.
– По закону ты имеешь право на половину, – тихо, но твердо произнесла она. – А по совести, ты имеешь право только на дверь.
Повисла тяжелая пауза. С кухни доносилось тиканье старых часов – подарок Тамары на седьмую годовщину их отношений с Виктором. Олег отвернулся первым.
– Я зайду завтра. Подготовь его документы.
Дверь за ним закрылась – не хлопнула, а именно закрылась, с тихим щелчком. Как крышка гроба четыре дня назад.
Тамара медленно опустилась на банкетку в прихожей и закрыла лицо руками.
Осколки жизни
Чайник свистел уже в третий раз, а Тамара все сидела, не шелохнувшись, у окна. Руки бессильно лежали на коленях. Взгляд бродил по кухне, цепляясь за знакомые вещи.
Вот любимая кружка Виктора — с трещиной у ручки. Она столько раз предлагала купить новую, а он только отмахивался: «К этой рука привыкла». Вот очки на подоконнике — старомодные, в тяжелой оправе. Он их снимал, когда смотрел в окно на закат.
Свисток чайника перешел в надрывный хрип. Тамара вздрогнула, поднялась, механически выключила газ.
— С кем ты теперь разговариваешь, Витенька? — прошептала она, доставая чашку из шкафчика.
На полке фотография — они на даче, три года назад. Виктор держит ведро с яблоками, улыбается во весь рот. Последнее лето, когда он еще мог нагибаться без боли. Тамара смахнула слезу рукавом халата.
Чай остывал, а она сидела, глядя в пространство. Воспоминания накатывали волнами. Вот они с Виктором смеются над какой-то глупостью… Вот она меняет ему повязку, закусив губу от жалости и страха… Вот он гладит ее руку и благодарит за каждый прожитый день.
Телефон зазвонил неожиданно, заставив вздрогнуть. Лариса — соседка с пятого этажа.
— Тамарочка, как ты там? Может, зайти к тебе?
— Спасибо, Ларис, не надо. Я… — голос дрогнул, — справляюсь.
— Сын-то Витин появился? Олег этот?
Тамара поморщилась.
— Заходил сегодня. Квартиру делить будем.
— Да что делить-то? — возмутилась соседка. — Ты ж с Витей почти десять лет прожила! Где он был, когда отец при смерти лежал?
После разговора Тамара долго сидела, глядя на потухший экран. Потом решительно набрала в поисковике: «Права гражданской жены после смерти партнера».
Статьи открывались одна за другой. Глаза бегали по строчкам, выхватывая фразы: «Если брак не был зарегистрирован»… «Имущество умершего наследуют»… «Без завещания»…
Пальцы невольно сжались, телефон выскользнул из руки. Ничего. По закону у нее нет никаких прав. Восемь лет совместной жизни, сотни бессонных ночей у больничной койки, тысячи приготовленных обедов, уколы, таблетки, перевязки — всё это не имеет никакой юридической силы.
Тамара прошла в спальню, открыла шкаф. Рубашки Виктора висели аккуратно отглаженные — она всегда следила, чтобы он выглядел опрятно, даже когда он уже почти не выходил из дома. Уткнулась лицом в рукав пиджака, вдохнула родной запах.
— Что же мне делать, Витя? — прошептала она в пустоту. — Как же так вышло, что нас с тобой как будто и не было?
Две стороны одной монеты
Скамейка у подъезда пустовала — холодный октябрьский день разогнал обычных бабушек-сплетниц. Тамара поправила шаль на плечах, поежилась от пронизывающего ветра. Хорошо хоть дождя нет.
Темно-синяя иномарка притормозила у бордюра. Тамара знала эту машину — видела на похоронах. Дверца открылась, и из нее выпорхнула Марина — дочь Виктора от первого брака.
Легкое пальто, элегантная сумочка, волосы уложены как с картинки. Совсем не похожа на отца — ни внешностью, ни характером.
— Здравствуйте, Тамара Сергеевна, — голос у Марины был негромкий, но уверенный. Такие голоса бывают у учителей или врачей.
— Здравствуй, Мариночка.
Тамара сама не заметила, как назвала ее уменьшительным именем. Виктор всегда так говорил — «моя Мариночка». Хотя виделись они редко.
— Можно присесть с вами? — Марина указала на скамейку. — Я… я хотела поговорить. Без Олега.
Они сели рядом. Молчали. С детской площадки доносились крики малышей, шелестела под ногами опавшая листва.
— Я не знала, — вдруг произнесла Марина, глядя перед собой. — Что папе было так плохо. Что ему нужен был постоянный уход.
Тамара посмотрела на ее профиль — точеный, с отцовскими упрямым подбородком.
— Он не хотел вас беспокоить. Говорил: «У них своя жизнь, свои заботы».
— Мы могли бы помочь! — в голосе Марины звучала обида. — Наняли бы сиделку, врачей…
— Он не хотел чужих, — тихо ответила Тамара. — Говорил, что стыдно, когда посторонние видят, как ты беспомощен. Только мне позволял.
Марина закусила губу.
— А как… как начиналось? Его болезнь?
И Тамара рассказала. Про первый инсульт — легкий, который они почти не заметили. Про второй — страшный, после которого правая сторона тела почти не работала. Про бессонные ночи, про упрямство Виктора, про маленькие победы: сам поел, сам дошел до ванной, сам надел рубашку.
— Знаете, — Тамара смотрела куда-то вдаль, — ваш отец был удивительным человеком. Никогда не жаловался. Даже когда ему было совсем плохо, всегда шутил. Умел радоваться мелочам — солнечному лучу на подушке, птичке на подоконнике. И всегда, всегда говорил «спасибо». За каждую таблетку, за каждую смену белья.
Марина слушала, опустив голову. На ее ресницах блестели слезы.
— Он вас очень любил, — продолжала Тамара. — Хранил все фотографии, даже вырезки из газеты, когда про вашу клинику писали. Гордился.
— А мы… — Марина сглотнула, — мы так редко приезжали.
Тамара накрыла ее руку своей — морщинистой, с набухшими венами.
— Он понимал. Не сердился.
Они посидели еще немного, глядя, как солнце скрывается за крышами домов. Потом встали и медленно пошли к подъезду — две женщины, любившие одного мужчину, каждая по-своему.
Письма, которые не ждут ответа
Кабинет Виктора Павловича пах книгами и табаком. Марина осторожно провела рукой по полированной поверхности старого письменного стола.
Сколько помнила себя — этот стол всегда был в их доме. Сначала в большой квартире, где они жили вчетвером: мама, папа, она и Олег. Потом папа забрал его с собой, когда ушёл.
Она выдвинула верхний ящик. Счета, квитанции, какие-то документы — всё аккуратно разложено по папкам. Почерк отца — чёткий, с небольшим наклоном вправо. Почерк инженера, привыкшего к чертежам.
Средний ящик — письменные принадлежности, старый калькулятор, запасные очки. Нижний — пусто. Странно, отец никогда ничего не выбрасывал.
Марина опустилась на корточки, заглянула поглубже. В самом углу что-то белело. Она потянулась и нащупала небольшую коробку из-под конфет, завалившуюся за заднюю стенку. Открыла — и замерла.
Письма. Стопка писем в простых белых конвертах без марок и адресов. На каждом надпись: «Детям». И дата.
Первое датировано пятью годами ранее. Марина с замиранием сердца развернула пожелтевший листок.
«Мои дорогие Олег и Марина! Пишу вам, хотя знаю, что вряд ли отправлю это письмо. Тамара говорит, что я должен позвонить, но мне легче изложить мысли на бумаге. Всегда так было.
Сегодня мне сказали, что у меня сосуды никуда не годятся. Врач не стал юлить — сказал прямо, что дело плохо. Я не боюсь, но хочу успеть объясниться с вами.
Наверное, вы так и не простили меня за то, что я оставил вашу маму. Знаю, Олег особенно. И я вас понимаю. Но хочу, чтобы вы знали — я любил её. Просто мы перестали делать друг друга счастливыми. А потом я встретил Тамару…»
Марина перевернула страницу.
«…Тамара — моё всё. Без неё я бы не дожил до этой зимы. Она не просто ухаживает за мной — она возвращает меня к жизни каждый день. Когда я просыпаюсь и вижу её лицо — я понимаю, что ещё один день стоит прожить. Хотя бы ради этой улыбки.
Наверное, вам трудно это понять. Но я хочу, чтобы вы знали — эта женщина заслуживает всего самого лучшего. Я люблю вас, но и её тоже люблю — по-другому, но не меньше. Вы — моя кровь, она — мой воздух…»
Слезы навернулись на глаза. Марина перебирала конверты дрожащими руками. Последнее письмо было датировано месяцем ранее. Неровные буквы, видно, что рука уже плохо слушалась.
«…Боюсь, что времени осталось мало. Тамара не отходит от меня ни на шаг. Вчера я слышал, как она плакала на кухне — тихо, чтобы я не услышал.
Я не оформил на неё квартиру. Всё думал, что успею. Теперь боюсь, что вы с Олегом можете её обидеть. Пожалуйста, не надо. Она заслужила этот дом каждой минутой своей жизни, отданной мне. Дайте ей спокойно дожить там, где мы были счастливы…»
Марина сидела на полу, прижимая к груди письма. За окном стемнело. Где-то в соседней комнате тикали часы — размеренно, спокойно, словно ничего не случилось.
Она достала телефон, нашла номер брата.
— Олег? Нам нужно встретиться. Срочно. Я нашла кое-что… Про отца и Тамару.
Неотправленные слова
Маленькое кафе на углу улицы почти опустело к вечеру. Олег сидел у окна, нервно постукивая пальцами по столу. Перед ним стояла чашка остывшего кофе — третья за вечер. Звякнул колокольчик на двери, и вошла Марина — растрепанная, с покрасневшими глазами. В руках — потертая коробка из-под конфет.
— Ты что, ревела? — вместо приветствия спросил Олег.
Марина молча села напротив, положила коробку на стол.
— Что за срочность? У меня завтра слушание в суде, мне еще готовиться…
— Помолчи, — оборвала его Марина. Она никогда так с ним не разговаривала. — Сначала прочти.
Она достала из коробки стопку конвертов, протянула первый.
— Что это? — нахмурился Олег.
— Письма. От отца. Нам с тобой.
— Зачем ты мне это несешь? — раздраженно бросил он, но конверт взял. — Мы всё уже обсудили. Завтра я встречаюсь с юристом…
— Прочти, — настойчиво повторила Марина.
Олег вздохнул, но конверт открыл. Пробежал глазами первые строки, поморщился. Перевернул страницу — и замер.
Тишина затянулась. За соседним столиком молодая пара весело обсуждала планы на выходные. Из динамиков лилась негромкая музыка. А Олег читал — строчку за строчкой, письмо за письмом.
— Он… правда так писал? — наконец выдавил он, не поднимая глаз.
Марина молча кивнула.
— А почему не отправил? Почему не позвонил? — в голосе Олега звучала обида.
— Ты бы стал слушать? — тихо спросила Марина. — После того, как он ушел от мамы, ты же слышать о нем не хотел. Я помню, как ты порвал открытку, которую он прислал тебе на день рождения.
Олег сглотнул. Воспоминания нахлынули внезапно — как он, восемнадцатилетний, швырял в стену отцовские подарки. Как орал в телефонную трубку: «Забудь, что у тебя есть сын!»
— Я был подростком… — пробормотал он.
— А потом? — не отступала Марина. — Когда ты повзрослел? Когда женился? Когда у тебя своя дочь родилась? Ты хоть раз позвонил ему просто так, не по делу?
Олег молчал. Перед глазами стояла картина: отец в больничной палате три года назад. Осунувшийся, с восковым лицом. А рядом — Тамара, поправляющая ему подушку. Тогда он зашел на пять минут, сославшись на важную встречу…
— Может, теперь ты поймешь, кто был ему действительно нужен, — Марина смотрела на брата в упор. — Не мы с тобой, вечно занятые и вечно отсутствующие. А она, которая была с ним каждый день. Которая видела, как он угасает — и продолжала любить.
Олег взял последнее письмо. Почерк совсем разбитый, буквы прыгают.
— Он знал, что умирает, — прошептал Олег. — И боялся…
— Боялся, что ты выгонишь её, — закончила Марина. — И знаешь что? Он был прав.
Олег смотрел в окно. По стеклу стекали капли дождя, размывая огни вечернего города.
— Что ты теперь будешь делать? — спросила Марина.
Олег сложил письма обратно в коробку. Его руки больше не дрожали.
— То, что должен был сделать давно.
Возвращение домой
Тамара вздрогнула от неожиданного звонка в дверь. Часы показывали начало седьмого — кто мог прийти в такое время? Она отложила недовязанный шарф и поправила волосы. Посмотрела в глазок — и замерла. Олег.
Сердце заколотилось где-то в горле. Значит, началось. Сейчас он придёт с документами, с юристами, с требованиями… Она глубоко вздохнула и открыла дверь.
Олег стоял на пороге один. Без портфеля, без бумаг. В руках — только маленький бумажный пакет. Выглядел он странно — осунувшийся, с покрасневшими глазами.
— Добрый вечер, — голос звучал непривычно мягко.
Тамара молча кивнула, отступая вглубь коридора. Она ждала, что он войдёт, но Олег остался стоять на пороге.
— Я подписал отказ от доли, — сказал он, глядя ей прямо в глаза. — Эта квартира — твоя.
Тамара не сразу поняла смысл его слов. Она смотрела на него, пытаясь разглядеть подвох.
— Что значит — моя? — наконец выдавила она.
— То и значит. Я оформил дарственную на твоё имя. На мою долю квартиры.
Тамара прислонилась к стене. Ноги вдруг стали ватными.
— Но почему? Ты же… ты говорил…
— Я много чего говорил, — Олег опустил голову. — Марина нашла письма. Письма отца… к нам.
Тамара ахнула и прижала ладонь ко рту.
— Так вот куда они пропали, — прошептала она. — Я думала, он их выбросил…
— Он писал о тебе, — продолжал Олег, не поднимая глаз. — О том, как ты заботилась о нём. Как любила его.
Тамара молчала. Внутри что-то дрожало — то ли от страха, то ли от облегчения.
— Я был неправ, — Олег наконец посмотрел на неё. В его взгляде больше не было холода — только усталость и что-то ещё, похожее на раскаяние. — Прости, что я тебя сразу не увидел. Не разглядел в тебе… человека.
Тамара смотрела на него — и видела Виктора. Те же складки у рта, тот же разлёт бровей, когда он волновался. Сейчас, когда с лица Олега сошла маска высокомерия, сходство проступило ярче.
В тишине слышно было, как тикают часы в гостиной. Где-то на кухне капала вода из крана.
— Документы я завтра привезу, — нарушил молчание Олег. — Нужно будет твою подпись.
Тамара кивнула. В горле стоял комок, мешавший говорить. Она сделала глубокий вдох и взяла себя в руки.
— Заходи, — произнесла она просто. — У меня чай.
Олег неуверенно переступил порог — впервые не как хозяин или наследник, а как гость. Протянул бумажный пакет:
— Это печенье. К чаю. Марина сказала, ты любишь с корицей.
Тамара приняла пакет. Их руки на мгновение соприкоснулись, и она почувствовала, как дрожат его пальцы.
— Проходи на кухню, — сказала она. — Чайник ещё горячий.
Они сидели друг напротив друга. Между ними — стол, на котором столько раз обедал Виктор. Над столом — абажур, который они с Виктором выбирали вместе.
— Расскажи мне о нём, — попросил вдруг Олег. — О том, каким он был… в последнее время.
Тамара подняла глаза. И впервые за долгие дни улыбнулась.
