И она действительно была там наёмником.
Поздней ночью, лёжа в ванной, она впервые за семь лет не перевела ни копейки через банковское приложение.
Затем села и набрала короткое сообщение: «Игорь.
Я устала.
Пусть теперь они тебя содержат.
Я выхожу из этой игры».
После чего отключила телефон.
Игорь появился в салоне внезапно.
Без звонка.
Без цветов.
В грязных кроссовках.
С лицом человека, который не выспался, не питался и, судя по взгляду, не до конца осознал, почему его жизнь вдруг рухнула. — Можно войти? — спросил он тихо, почти робко.
Тамара посмотрела на него через зеркало.
Клиентка — Людмила Сергеевна, бухгалтер с укладкой и характером почётного члена профсоюза — сразу насторожилась. — В подсобку.
Пять минут, — бросила она, снимая фартук.
Подсобка была особым местом.
Там висел старый халат, стоял чайник, а ещё — кресло, в котором, по мнению всех сотрудниц, лучше всего плакать.
В нём даже Лида — та, что ногти делала и клялась, что «никогда не плачет» — позволяла себе слёзы.
Там же хранился коньяк.
Про всякий случай.
И именно сейчас этот случай настал. — Ты что, совсем, Там? — начал Игорь, хлопнув дверью. — Маму обидела, ушла молча, деньги перестала переводить… Что ты выдумываешь? — Выдумываю? — она неспешно налила воды в стакан. — Игорь, у тебя уши грязные, не слышишь, что твоя семья обо мне говорит? — Да это была шутка, Господи! — он развёл руками. — Женщины же болтают.
Все болтают.
Ты же не всерьёз восприняла? — Значит «детдомовская» — это у вас шутка?
Я вас всех содержала, Игорь.
Салон мой, квартира — МОЯ.
Вы ездили на мне, как на маршрутке.
Без билетов.
С пересадками.
А теперь у вас шутки. — Это же родня!
Там, ну ты чего, у всех так!
У нас семья — такая.
Все помогают друг другу. — Помогают — это когда в обе стороны.
А если в одну — это, Игорь, водосток.
Он приблизился, навис.
От него пахло дешёвым дезодорантом и обидой. — И что ты хочешь?
Развода?
Квартиру отжать?
Думала, я вечно буду терпеть, что ты тут хозяйка?
Тамара рассмеялась.
Громко, звонко, как человек, который наконец проснулся. — Во-первых, квартира — моя.
Куплена до тебя.
Оформлена на меня.
По завещанию матери.
Забыл?
Могу копию в рамке повесить.
Во-вторых, я не отжимать буду — я ВЫГОНЮ.
А в-третьих… терпел ты?
Ты?
Я терпела, Игорь.
Что ты — среди моих подруг рассказываешь, как у тебя давление от «её стерильности».
Что твоя мать ест мои подарки, закатывая глаза.
Что твоя сестра постоянно «временно» живёт у нас с детьми и всегда уходит с полными сумками из холодильника.
Это я терпела.
Потому что хотела быть частью вашей… вот этой… шарашкиной конторы.
Он не выдержал. — Да пошла ты, — буркнул и вышел, хлопнув дверью.
Посуда его была забрана в тот же вечер.
Причём любимая кружка с надписью «Лучший муж» у него упала у двери.
Она треснула, словно символ года.
А может, и всей их жизни.
Через два дня приехала Ольга Петровна. — Тамарочка, ну что ты устроила? — с укором. — Игорь не ест, не спит.
У него давление… Ты как женщина должна понять.
Это всего лишь кризис.
Переживёте.
Тамара смотрела на свекровь и чувствовала удивительное спокойствие.
Будто кто-то наконец закрыл сквозняк. — Я поняла одно, Ольга Петровна, — сказала она чётко, по слогам, чтобы не ошибиться. — Когда я платила за ваши лекарства, вы не считали это проблемой.
Когда оплачивала отпуск вашим дочерям — вы говорили «Тамара у нас добрая».
