Я оформила квартиру не на сына, а на детский благотворительный фонд.
Пусть хотя бы кому-то дом подарит радость и уют.
Прошло ещё полгода.
Я всё чаще чувствовала недомогание, силы покидали меня.
Иногда по ночам казалось, что рядом сидит муж Владимир и тихо говорит: «Ну что, Аринка, пора домой?» Я улыбалась в темноте.
Однажды утром Ирина пришла, убрала мою пустую чашку с тумбочки и лишь потом заметила мою руку — холодную и неподвижную.
Меня похоронили без особых церемоний.
Ирина и несколько «соседок по старости» пришли меня проводить.
Сына рядом не было — он узнал обо всём только спустя три недели.
Сначала он удивился: — Как так?
Почему мне не сообщили? — Затем вспомнил, что давно сам не звонил.
Он приехал в дом престарелых.
Подошёл к кровати, где я раньше жила.
На тумбочке лежала записка, написанная знакомым почерком: «Артём, я поняла всё слишком поздно.
Ты не злой — просто не умеешь любить по-настоящему.
Пусть этот дом, который я когда-то мечтала назвать родным, поможет тем, кто не умеет бросать.
Прощай.
Мама».
Он сел на кровать и закрыл лицо руками.
Солнечный луч скользнул в окно и осветил белый конверт с копией завещания.
Позже Александр узнал, что квартира ушла в фонд помощи детям с ДЦП.
Его охватила злость.
Он даже собирался идти в суд.
Но когда он пришёл в суд, секретарь вынула мой листок и зачитала моё письмо-завещание.
Он слушал, и вдруг почувствовал, как всё внутри рушится.
Дома у него больше не было, но страшнее всего — не было матери.
Прошло два года.
Он иногда заходил в тот самый дом престарелых.
Привозил конфеты, фрукты, книги.
Медсестра говорила, что теперь он помогает — делает ремонт, покупает лекарства. — «Заглаживает вину», — тихо говорили старушки.
А Ирина с грустью провожала его взглядом и думала про себя: «Слишком поздно заглаживать то, что уже нельзя вернуть».
