Женщина в зелёном пальто была ему незнакома, и что она делает на похоронах жены, он не знал. Выглядела она странно: пальто старомодное, вид потерянный. И что-то было в ней смутно знакомое, он долго не мог понять, что, и только потом, дома, вспомнил про родинку.
Такая родинка была у Дины, его одноклассницы. Вряд ли это была она, но несколько дней Михаил нет-нет, а вспоминал о ней, но чем больше он пытался восстановить события прошлого, тем больше они путались.
С Диной они дружили в начальной школе и сидели вместе, поэтому он так хорошо помнил эту родинку: стоило повернуться в сторону Дины, как эта родинка обязательно попадалась ему на глаза. А поворачивался он часто — не успевал понять, чего от них хочет учительница, а добрая соседка по парте всегда позволяла ему списать. Тетрадки у Дины были аккуратные, почерк ровный, да и ошибок она не допускала. Поэтому когда Дина болела, успеваемость Михаила резко падала. А болела она часто, это Михаил помнил.
В четвертом классе над мальчишками, которые дружили с девчонками, стали смеяться, и он пересел к Ивану, с которым вместе ходил в секцию по футболу. А куда потом делась Дина, он и не помнил — кажется, уехала. По крайней мере, на фотографиях после седьмого класса он ее уже не нашел — специально перерыл школьные альбомы, но ее среди учеников не было. Может, конечно, болела в тот день, когда фотографировали, кто ее знает. Школьные годы Михаил помнил смутно: после того, как в средней школе с ним произошел нервный срыв, и он год провел на домашнем обучении, все происходящее было словно покрыто лёгкой дымкой. Впрочем, и сейчас память была примерно такой же — он ясно помнил каждый день, прожитый рядом с Василисой, но, после того, как ее не стало, время потеряло свое значение, и воспоминания стали путаться, подменяя друг друга.
Второй раз он встретил ее, когда ходил к Василисе на девять дней. Они столкнулись у выхода с кладбища, и она смотрела на него долгим взглядом, а потом спросила:
— Миша, это ты?
— Я, — ответил он и неуверенно добавил. — Дина?
Она кивнула.
— Я так и думал. Смотрел на родинку, — он дотронулся до своей щеки, где никакой родинки не было. — Думал, ты это или не ты…
— А я тебя сразу узнала. Приходила навещать… — она неопределенно махнула рукой в сторону кладбища. — Иду, смотрю — ты. Постеснялась подойти, понимала, что не до меня сейчас. Жена?
— Жена.
— Как ее звали?
— Василиса.
— Несчастный случай или…
— Болезнь.
Дина кивнула.
— Ау тебя тут кто?
— Ты как, спешишь? Может, кофе попьем?
Михаил подумал — а почему бы и нет? Вряд ли это будет выглядеть неприлично, он же не с посторонней женщиной идёт и не с романтическими или ещё какими намерениями, а с бывшей одноклассницей, просто поболтать о прошлом. Михаилу страшно хотелось с кем-нибудь поговорить, и не о Василисе — в последние дни он только и говорил о ней: с ее мамой, с ее подругой, с ее сестрой.
В кафе он смог рассмотреть Дину более внимательно. В детстве она не была красивой, можно даже сказать, была страшненькой, но сейчас она расцвела: яркие губы, то ли наколотые, как это сейчас принято у девушек, то ли от природы такие пухлые, такие же яркие глаза, немного грустные, но от этого ещё больше привлекательные. Фигурка ладная, как говорится, все при ней. И волосы — таких длинных волос он давно не видел. Сразу стало грустно, вспомнил, как у Василисы под конец совсем не стало волос.
Говорили они о всякой чепухе. Она спрашивала про его работу, и Михаил почему-то умолчал про то, что по профессии был врачом, и что пять лет отработал в городской больнице. Наверное, потому, что пришлось бы рассказать о своем позорном увольнении. Поэтому он отделался упоминанием, что чинит компьютеры, чем и занимался последние четыре года.
Сама Дина тоже не особо распространялась о своей жизни — о профессии говорила расплывчато, что-то связанное с дизайном, про семью вовсе молчала. Но это было даже хорошо: нет никаких подробностей, значит, и свиданием это назвать нельзя. А ему очень не хотелось думать об этом как о свидании, потому что с каждой минутой Дина нравилась ему больше и больше.
Они не договаривались о другой встрече и даже не обменялись номерами телефонов, хотя ему очень хотелось спросить у нее номер.
Он должен был думать о Василисе. Но думал только о Дине. Все последующие дни он только и делал, что ругал себя за то, что не обменялся с ней контактами. Михаил искал ее во всех социальных сетях и просто в поиске, набирая ее имя и фамилию, но никого похожего не было. Может, она сменила фамилию? И почему он не спросил ее об этом!
Михаил даже думал написать кому-то из одноклассников, спросить, не знают ли они ничего о Дине, но так и не решился. Да и что он напишет? Вряд ли кто даже помнит Дину.
Один раз, когда он шел по городу, ему показалось, что он увидел Дину. По крайней мере, пальто было такое же, и волосы того же цвета и длинны. Она шла сильно впереди него, поэтому лица он рассмотреть не мог. Михаил попытался ее догнать, даже побежал, но запнулся и упал, а когда встал, она была уже слишком далеко.
В тот день он понял, что Дина ему очень нужна. То ли он влюбился, то ли она пробудила в нем утерянные воспоминания детства, то ли пытался таким образом избавиться от тоски по Василисе. Как бы то ни было, нужно было увидеть Дину. А сделать это можно только в одном месте — ведь встретились они там два раза, встретятся и третий.
На кладбище он ходил часто, и предлогов для этого не было нужно. Михаил купил жёлтые розы (любимые цветы первой жены), белые хризантемы (для второй и третьей, они цветами не особо интересовались), лилии для четвертой и ромашки для Василисы. Она не особо любила ромашки, но именно их он подарил ей в день знакомства: увидел ее в парке, уже на инвалидной коляске, красивую в своей безнадежной печали, и купил у бабушки букетик, кроме ромашек, ничего и не было. Василиса тогда вспыхнула, улыбнулась, а мама ее насторожились. Отвела его потом в сторону и спросила — вы что, не видите, что она болеет? Он видел. Но разве это могло стать помехой любви?
Пока он обошел их всех, о Дине не думал. Это было правило — у каждой думать только про нее. Что бы там про него ни говорили, он их всех любил. И по всем безмерно тосковал.
Дину он стал ждать на выходе. И дождался.
Она шла неспешно, словно парила. Заметив его, улыбнулась.
— Меня ждёшь?
— Тебя.
Она больше ничего не сказала. Просто взяла его за руку и повела за собой. Руки у нее были прохладные и влажные, наверное, только что помыла их ледяной водой.
В машине разговор завязался сам собой. Она спрашивала, а он отвечал. Словно прорвало его. Про жен, которых не смог спасти, про то, как лежал в больнице в детстве, про то, как стал врачом.
— Ты, наверное, уже уехала тогда. А я… Плохое что-то у меня произошло. Срыв у меня был. И тогда я решил, что буду врачом. Ты прости, что я сразу не рассказал.
Михаил нервничал, не знал, куда ехать и как ее об этом спросить. Не к себе же ее везти, это будет выглядеть слишком. Но Дина сама сказала:
— Ты где живёшь, далеко? Холодно так, мне бы чайку выпить.
Михаил порадовался, что дома у него чисто и прибрано, ответил:
— Недалеко. И чай найдется.
Чай им пить не пришлось. Губы у нее были тоже холодные, но скоро согрелись.
Утром ее не оказалось рядом. Михаил встал, обошел всю квартиру — ничего. Ни записки, ни какого-то намека на новую встречу. Только незапертая дверь и оброненный лепесток неизвестного цветка, который он ещё в машине заметил на ее пальто.
Туман в голове рассеялся. Стало легко и ясно. Михаил не мог объяснить себе, как так, ведь должен расстроиться, что она вот так пропала, или испытать стыд, что так быстро забыл о жене. Но он не забыл. Просто словно морок, не дававший ему покоя много лет, вдруг рассеялся. Не нужно ему больше никого искать и никого спасать.
Он всегда хотел быть врачом. После того как три недели пролежал в неврологии в детстве. Врачи там были добрые и хорошие, лучше всего он помнил женщину, наверное, медсестру, которая часто приносила ему его любимое печенье. Учился усердно, и врач из него должен был получиться хороший, так все говорили.
С первой женой он познакомился ещё на практике, так что нельзя сказать, что она была его пациенткой. Ее звали Катя. И это она любила жёлтые розы.
А вот вторая уже была его пациенткой. И третья. После нее его и попросили уйти. Слухи пошли, главврач его к себе вызвал, пациенты стали проситься к другому специалисту. Будто он не хотел их спасти. Хотел. Но не смог.
С четвертой женой он познакомился в обычной поликлинике, ходил туда каждый день, сам не знал, зачем. С Василисой вообще случайно, в парке. Он и их не спас. Никого он не может спасти. Но теперь, получается, и не надо. Михаил перебирал свадебные кольца, которые всегда носил в кармане, и чувствовал необычайную лёгкость. Он знал, что нужно делать — пройти переподготовку, устроиться туда, где нужно не спасать, а просто помогать. В санаторий, например.
Ее лицо он увидел через два месяца, когда шел от второй жены к третьей. Заметил женщину — та пыталась поправить оградку, но у нее никак не получалось. Подошёл помочь. И увидел на памятнике лицо — детское, с прямой короткой челкой и бледным острым личиком. Лицо это только и было видно, а вокруг — невероятное буйство цветов.
— Чудо произошло, — сказала женщина, словно прочла его мысли. — Больше двадцати лет садила, ни одно не прижилось и не взошло. Что я только не делала! Это всё она, дочка моя, Диночка — не могла меня простить. Не смогла я последнюю ее просьбу исполнить — друга она хотела увидеть, мальчика из класса. Я его просила, но это же дети, зачем ему в больницу ехать? Она влюблена была в него, бедная моя девочка. Как он плакал потом, как кричал, когда ее не стало. В больнице даже потом лежал, я ему печенье носила. Простите, что-то разговорилась я… Просто радуюсь — простила меня дочка, вон как зацвели!
Михаил смотрел на милое детское личико, чувствовал, как предательски щиплет глаза, и повторял про себя: и меня простила. И меня…
