Он представлял себе, как жена бродит по пустым комнатам, а мать сжимает телефон от напряжения, обе охваченные сожалением о своей жестокости.
Он дал им время — сутки, не больше двух.
В эти часы гордость должна была уступить место раскаянию.
Он ждал звонка.
Первый день прошёл.
Игорь провёл его, безучастно глядя в телевизор и заказывая в номер пиццу, которую критически оценил про себя: «Тесто сырое, мало начинки».
Телефон молчал.
Он не раз проверял наличие сети и не отключил ли случайно звук.
Связь была в порядке.
Значит, они ещё держатся.
Но завтра гордость их сломается.
Вечером этого же дня в квартире Ольги Викторовны раздался звонок. — Алло, — ответила она. — Мам, это я, — прозвучал спокойный голос Тамары. — Хотела просто узнать, как у тебя дела.
Он у тебя?
Ольга Викторовна тяжело вздохнула. — Был.
Устроил тут шум с моими борщами.
Уехал куда-то, обиделся.
Сказал, что я с тобой заодно.
В трубке повисла короткая пауза. — Понятно, — наконец произнесла Тамара. — Значит, гастролирует.
Пусть проветрится.
Ты как, не расстроилась? — Да что мне расстраиваться, дочка? — усмехнулась Ольга Викторовна. — Я столько таких концертов пережила за свою жизнь.
Пусть отдохнёт от нас, а мы — от него.
Ты ужин приготовила? — Приготовила.
Салат с креветками. — Вот и молодец, — одобрила свекровь. — Ладно, отдыхай.
Позвонит — не бери трубку.
Пусть подумает.
На второй день Игорь начал нервничать.
Он доел вчерашнюю холодную пиццу, запил её тёплой колой из бутылки и вновь уставился в телефон.
Тишина.
Сплошная, гнетущая тишина.
Его тщательно продуманный план начал рушиться.
Гордость сменилась недоумением, а затем и почти открытой паникой.
Как такое возможно?
Он — центр их мира, муж, сын — исчез, а они даже не пытаются связаться с ним.
Мысли путались.
Может, что-то случилось?
Но нет, он сам ушёл.
Значит, им просто безразлично.
Эта мысль была самой мучительной.
К вечеру второго дня деньги, которые он взял с собой, почти закончились.
Завтра надо было съезжать.
Мысль о возвращении домой не с победой, а с поджатым хвостом злила его.
Но выбора не оставалось.
Он раздражался на жену за её бунт, на мать — за предательство, на весь мир — за несправедливость.
Но больше всего он был зол на себя за то, что его блеф так позорно провалился.
Его ультиматум остался без внимания.
Его просто вычеркнули из своей жизни, как ненужную строчку в списке дел.
Он повернул ключ в замке с чуть большим усилием, чем нужно было.
