Ход эвакуации зависел от хода боевых действий. Например, с лета 1941 года Краснодарский край – по самым минимальным оценкам – дал приют 25 тысячам детей-беженцев. Но летом 1942 года Кубань была оккупирована. Эвакуация шла в разгар боев, и спасти удалось не всех.
Детей, как и взрослых, везли на восток от линии фронта. При этом семьи старались не разобщать, но часто случались и трагические разлуки. В архивах сохранилось немало запросов времен войны на розыск эвакуированных детей.
«Прошу Вас проверить в детдомах Вашей области, не находится ли мой сын – Геннадий Александрович Махнов, 11 лет, а также прошу проверить на областном эвакопункте, возможно эвакуировался одиночным порядком».
Подсчитать количество детей, эвакуированных с семьями, очень трудно. Как и тех, кто по разным причинам спасался в одиночку. Историки полагают, что таких были миллионы.
Однако случались счастливые встречи. Эвакуированный в Ташкент мальчик вспоминал:
«В 1942 году нас разыскала мама. <…> А случилось так: мама ехала в трамвае и плакала, отчаявшись найти своих сыновей. Рядом сидевшая женщина спросила, отчего она плачет. Узнав, радостно сказала: “Знаю я их, видела всех троих. В карантинном детдоме ищите”».
Этой семье повезло: мать оказалась в эвакуации в том же городе, что ее сыновья (старшему было 12), и случайно встретила женщину, работавшую с детьми на эвакопункте.
Детские учреждения и их воспитанники находили убежище в далеких от фронта приуральских и сибирских областях РСФСР, Узбекистане, Таджикистане, Туркменистане, Казахстане, Киргизии.
Жизнь в эвакуированных детских домах была непростой. В принимающие районы поступали десятки и сотни тысяч детей, но не было ни достаточного количества людей, ни материальных ресурсов, чтобы их обеспечить, за всеми присмотреть.
Прибывшим приходилось размещаться в школах, рабочих бараках, бывших клубах, избах-читальнях – где придется. Порой на 200 человек приходилось помещение, в котором было всего 4 пригодные комнаты. Теснота порождала множество проблем.
«Заберите еще шестнадцать ребят. Сняли с грузового эшелона. Где-то под Ровно у них разбомбили пионерлагерь».
К заботе о детдомовцах активно привлекали волонтеров, как тогда говорили – «актив». Комсомолки и взрослые женщины собирали для детей вещи и книги, помогали обустраивать помещения, мыли их.
Если кто-то заболевал, недуг косил всех
Главной бедой, на которую жаловались повсеместно, была плохая гигиена. Одежды было мало, и менять ее так часто, как полагается, не могли. Порой в одном и том же дети ходили по много недель.
В отчетах многих учреждений писали, что дети не были в бане полтора-два месяца, страдали от вшей, кожных заболеваний.
Очень часто не было возможности выделить отдельное помещение под лазарет и даже изолятор для тяжелых пациентов с инфекциями. Если кто-то заболевал, то из-за тесноты недуг косил всех. С декабря 1941 года по март 1942 года по интернатам прокатилась эпидемия тифа.
«Нас в комнате было четырнадцать девочек, впряжемся в сани…»
Недостаточное питание порой приводило к цинге. Сохранились воспоминания эвакуированных из Ленинграда детей, попавших в сибирскую деревню. Их удивляло многое, в том числе местный напиток – отвар хвои, который пили зимой, чтобы избежать болезней. Он был горький, но очень эффективный. Такое средство применяли во многих регионах.
В теплое время, где возможно, силами учеников и учителей устраивали огороды. В холодное, где требовалось, своими силами запасали дрова.
Ученики пропускали занятия, потому что у них не было обуви, чтобы дойти до школы. Старших воспитанников могли вызвать из интернатов на заводы – заменить ушедших на фронт отцов и братьев.
«Воскресенье. Сегодня опять встали в пять утра и, взяв сани, пилу и веревки, тронулись в лес. Там свалили четыре дерева… Лошадь у нас была, но на все ее не хватало. Иногда и сами ходили за дровами. Нас в комнате было четырнадцать девочек, впряжемся в сани…».
«Ушли с мешком, вернулись с подводой»
Большая часть эвакуации проходила летом, поэтому ни у кого не было с собой теплой одежды. Валенками, носками, одеялами и тулупами сначала делились местные жители. Со временем наладились поставки государственных промтоваров и продуктов питания, но местные жители все равно помогали эвакуированным детям всем, чем могли.
«Однажды с завхозом мы отправились по соседним деревням, чтобы собрать кое-что. Взяли мешок. Ушли с мешком, вернулись с подводой. Помню, как одна женщина – ей своих-то детей было нечем кормить – дала нам три морковки. Скажите, есть ли цена этим морковкам?»
«Мне буква «ж» не давалась. Такая смешная!»
Порой дети попадали в места, где говорили на другом языке: литовцы – в Удмуртию, а куряне – в Узбекистан. Они быстро усваивали местные обычаи и даже изучали школьную программу на неродном языке.
«Помню, пришла учительница вести урок. Ни она не знает ни одного литовского слова, ни мы – русского. Как вышли из положения – не знаю, но учились! Помню, как Валентина Григорьевна читала нам на уроках Пушкина «Станционного смотрителя». А мы облокотимся на парты, смотрим на нее во все глаза. И плачем…
Разговаривать быстро научились. А писать – мне почему-то буква «ж» не давалась. Такая смешная буква!».
Девочку, записавшую этот случай, война застала на летнем отдыхе в пионерлагере в Крыму. Ее с друзьями эвакуировали оттуда. У этих детей были и уроки литовской литературы, которую им преподавали по стихам, выписанным из газет и тонких сборников военного времени.
«Не смог я стерпеть и взял ее в дом»
Не все дети в эвакуации попадали в специализированное учреждение. Многих принимали в семьи, а порой местные жители поселяли у себя целую семью.
В воспоминаниях о тех временах нет упоминаний, что принимавшие проявляли недружелюбие, зато множество рассказов о приветливости, гостеприимстве, щедрости. Часто хозяева домов, где селили эвакуированных, забирали еду у своих и отдавали приезжим, жалея перепуганных и истощенных детей.
После войны стала известна история ташкентца и его жены, которые усыновили и воспитали 15 сирот. Среди них были русские, узбеки, чуваши, татары, казахи, евреи и цыгане. Подобные случаи – не такая уж редкость. Взявший в дом 13 сирот мужчина вспоминал, как нашел девочку Лизу:
«Несколько раз замечал ее у малярийной станции, ходила в грязном платье, что-то искала. А тут пришла к нашему двору, смотрит через забор, как ребята во дворе играют. Я ее узнал и спрашиваю: “Что ты на малярийной станции делаешь?” Испугалась, но отвечает: “Когда все уходят, я там сплю”. Ну не смог я стерпеть и взял ее в дом».
