В тот же миг, когда защёлка щёлкнула, меня сразу же отпустили тиски.
Не чувствуя ног, я мгновенно взмыла по лестнице и — словно безумная! — начала стучать в дверь: — Алё!
Кретин, открой!
Срочно!
За дверью раздался звук, как кто-то бросил обувь на пол, а потом прозвучал хриплый голос: — Сударыня, вы куда-то направляетесь?
Тогда идите сами.
Сейчас у меня совершенно нет желания поддерживать с вами какие-либо отношения.
Я чертовски устала.
Приходите завтра.
Это обращение ко мне?!
Сволочь!
Как ты там любил повторять? «Девочка, ты слишком зазналась».
Похоже, ты окончательно обнаглел, козёл.
Но ты забыл, что я давно перестала быть той глупой влюблённой дурочкой, на которой можно вытирать ноги.
Сейчас я тебе так устрою «отношения», что ты с треском вылетишь!
Внезапно я вспомнила, что у меня с собой ключи.
Потянула за язычок молнии на сумке так резко, что та чуть не сорвалась с плеча.
Замок, крепко сопротивляясь, долго не сдавался, прежде чем поддался.
И вот я уже в прихожей.
На вешалке свободно болталась куртка Алексея, нагло придавив и помяв мой плащ.
Под тумбочкой валялись ботинки, из которых стекала грязь.
Ну, свинья, сейчас ты у меня получишь!
Поставив сумку на тумбочку, я открыла дверь кладовки и взяла черенок от лопаты — планировала на выходных отвезти его в деревню, ведь мама без него осталась, и снег чистить нечем.
Почему мы, женщины, такие сентиментальные?
Иногда это даже раздражает.
Влетая на кухню, будто буря, готовая крушить и разбивать всё подряд, я увидела…
Алексей сидел на стуле у окна, ноги без обуви опустил в таз с водой, от которого поднимался пар, голова тяжело опустилась на грудь — он дремал.
И выглядел он не жалким, а наоборот, очень уставшим и даже трогательным.
В тот момент, когда я это заметила, весь мой гнев исчез, словно влажная спичка, мгновенно погасшая.
Стояла, словно дура, пыхтя и покачивая в руках черенок.
Не возникло и малейшего желания шуметь, наоборот — захотелось вести себя как можно тише.
Ладно, решила я, пусть отдохнёт, потом, возможно, мирно разойдёмся.
Не хочу скандала, который может закончиться вызовом милиции.
Прикрыв дверь кухни, я тихо удалилась.
Следующие полчаса вела себя так, будто одна в квартире: спокойно приняла ванну, постирала бельё.
Суша волосы феном, вдруг подумала: а что если Алексей выздоровел и трезво решил вернуться, чтобы восстановить нашу семью?
Смогу ли я себя перебороть и… простить?
В душе моей сейчас пусто, словно песок, но если постараться, можно превратить пустыню в цветущий сад.
Готова ли я приложить такие усилия?
Скорее всего, нет.
Меня пугает не объём работы, а то, что я перестала любить этого человека.
И не только любовь исчезла — даже уважения к нему нет.
И уже никогда не будет.
Простить, возможно, сумею, учитывая болезнь, но полюбить вновь… вряд ли.
«Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь», — вспомнились слова моего папы.
Ах, папочка, хорошо, что ты не знаешь, как обидели твою дочку.
Иначе этот кретин уже не хвастался бы ногами, а тихо дотлевал бы на кладбище, а ты, как записано судьбой, ушёл бы от инфаркта.
Вспомнив отца, я заплакала.
И с каждым слезинкой становилась мягче.
Нет, точно я ненормальная!
В какой-то момент мне даже захотелось пойти на кухню, приготовить обед, накормить этого идиота, а потом уже спокойно его выгнать.
На этот раз навсегда.
Алексей всё ещё сидел в той же позе, ничего не изменилось.
Даже остывшая в тазике вода не пробудила его.
Если бы не слышалось его дыхание, можно было бы принять его за восковую фигуру смертельно усталого мужчины.
Трогательность исчезла — теперь, глядя на него, я испытывала лишь обычную человеческую жалость.
В первые минуты даже хотела разбудить его, уложить в постель, чтобы он наконец поспал нормально.
