Колодец оказался неисправен.
Я сразу это заметила, когда попыталась достать воду.
Ведро опустилось вниз и глухо ударилось о пересохшее дно.
Не было ни звука плеска, ни отражения.
Пустота.
Я стояла в центре двора бабушки и не знала, что предпринять дальше.
Ночной автобус из Одессы отправился в одиннадцать вечера и добрался до Тального только под рассвет — с тремя остановками и пересадкой на автостанции.
Я не сомкнула глаз.
Глядела в тёмное стекло и размышляла о том, как же я оказалась в такой ситуации.
Тридцать четыре года.
Разведена.
Без работы.
Без жилья.
С одной сумкой и ключом от дома, пустующего уже полгода.
Тамара звонила после похорон.
Говорила, что нужно приехать и разобрать вещи.
Я обещала.
Но Виктор сказал, что у нас есть планы на выходные.
Потом — ещё планы.
Ещё и ещё.
А потом Виктор ушёл к Ольге из бухгалтерии, и у меня не осталось ни одного плана.
Я вошла в дом.
Воздух был пропитан затхлостью и слегка сладковатым запахом.
Вероятно, пылью.
Шесть месяцев без хозяйки.
Шесть месяцев без жизни.
На комоде стояла моя фотография.
Мне там было около семи лет.
Венок из одуванчиков на голове, щербатая улыбка, загорелые щёки.
Я была счастливой.
Тогда казалось, что это будет длиться вечно.
Рядом лежала вязаная салфетка.
Баба Надя всегда что-то вязала.
Носки, шарфы, салфетки.
Её руки не могли оставаться без дела.
Я провела пальцем по узору.
Пыль оставила на коже серую полоску.
Нужно было найти воду.
Нужно было как-то дальше жить.
Я вышла на улицу и направилась к соседям.
Баба Надя жила через два дома.
Ей было за семьдесят, но она всегда знала обо всех всё.
Если кто и сможет помочь, так это она. — Марина! — воскликнула она, увидев меня у калитки, взмахнув руками. — Господи, да ты приехала!
А я уж думала, кто там ходит! — Здравствуйте, баба Надя. — Здравствуй, здравствуй!
Какая ты худенькая!
Заходи, я тебе чаю налью!
Я вошла.
В доме пахло пирогами и геранью.
Уютно.
Тепло.
Не так, как у меня.
Баба Надя усадила меня за стол и сразу поставила передо мной чашку чая и тарелку с пирожками. — Ешь скорее.
На тебя смотреть страшно.
Одни кости.
Я послушно откусила пирожок.
Капустный.
Вкусно.
Я не ела со вчерашнего вечера. — Баба Надя, у меня колодец сломан.
Воды нет.
Можно у вас набрать? — Конечно, можно!
Но попросить тебе надо Павла.
Он тебе починит.
Он всем ремонтирует. — Павла? — Да.
Твой сосед.
Не помнишь? —
Я вспомнила.
Павел.
Молчаливый парень с соседнего двора.
Я приезжала летом, а он всегда торчал у нас.
То воду таскал, то дрова колол.
Баба Надя его подкармливала.
Говорила, что мама у него пьёт, а отца вообще нет.
Я дразнила его.
Звала Пнём.
Он был неловким, молчаливым, смотрел исподлобья.
Мне было около десяти, ему двенадцать.
Я была городской девочкой с задранным носом.
А он — деревенским, в постоянно грязной одежде.
Мне казалось, что это даёт мне право. — Он всё ещё здесь живёт? — А куда ему деваться?
Мать похоронил пять лет назад.
Дом поднял.
Хозяйство завёл.
Теплицы у него, техника.
Работает как вол.
И знаешь что?
Баба Надя наклонилась ко мне и понизила голос. — Землю скупает.
Твой участок, считай, со всех сторон окружил.
Я побледнела. — Как это — скупает? — Вот так.
У Петровых купил, у Сидоровых.
Теперь только твой остался.
Ну, баба Нина, то есть.
Твой теперь.
Я молча допила чай.
Значит, вот как.
Павел вырос и решил захватить всю округу.
И мой дом, видимо, тоже входит в его планы.
Я поблагодарила бабу Надю за чай и направилась домой.
Воду она мне налила в две пластиковые бутылки.
Хватит на сегодня.
У своей калитки я остановилась.
Там стоял мужчина.
Высокий.
Широкоплечий.
Лицо, как вырезанное из камня.
Тёмные волосы, серые глаза.
Он смотрел на меня молча.
Я узнала его по взгляду.
Тот же упрямый прищур.
Только теперь в нём не было детской обиды.
Только холод. — Колодец нужно починить, — сказал он вместо приветствия. — Завтра приду.
И ушёл.
Даже не спросил, нужна ли моя помощь.
Просто сообщил как факт.
Пень вырос.
И, похоже, характер у него стал ещё хуже.
Он появился на следующий день утром.
Я ещё спала, когда услышала стук у колодца.
Выглянула в окно.
Павел.
В рабочей одежде, с инструментами.
Уже что-то разбирал.
Я быстро оделась и вышла. — Доброе утро.
Он кивнул.
Даже не повернулся.
Я стояла и наблюдала, как он трудится.
Руки у него были большие, загорелые.
Двигался уверенно.
Знал своё дело.
Мне стало неловко.
Я должна была что-то сказать.
Поблагодарить.
Извиниться за детство.
Что-нибудь. — Слушай, — начала я. — Хотела сказать.
Ну, насчёт того, как я тебя называла.
Давно.
Мне было десять, я была дурой.
