Вы когда-нибудь ощущали, как земля буквально уходит из-под ног?
Не в переносном смысле, а именно физически.
Как будто пол на кухне — тот самый линолеум с рисунком «под паркет», который мы с Игорем выбирали три года назад в «Кобеляки», внезапно превращается в зыбучие пески.
Я стояла у плиты.
В сковороде шкворчали котлеты — его любимые, с чесноком и хлебом, вымоченным в молоке.
За окном бушевала ноябрьская метель, бросая мокрый снег на стекло, а у нас было тепло.
Было.
До того момента, как с хлопком распахнулась входная дверь.
Андрей вошёл не так, как обычно — усталый, но родной.
Он вошёл как посторонний человек.
Я даже спиной ощутила этот холод.
Обернулась, вытирая руки полотенцем, хотела улыбнуться, сказать что-то про ужин… и замолчала.
Его лицо было серым.
Не бледным, а именно землистым, с острыми скулами.
Он не стал раздеваться.
Стоял в мокрой куртке, с которой капала грязная вода на чистый пол, и смотрел на меня.
Нет, не на меня.
Он смотрел сквозь меня. — Игорь, что произошло? — дрожащим голосом спросила я.
Он молчал долго, словно время растянулось.
А потом вырвал эти слова, словно выстрел в упор: — Я всё знаю, Ольга.
Хватит спектаклей.
Собирай вещи. — Что? — я моргнула, прижимая полотенце к груди. — Ребёнок, — он указал на мой пока что плоский живот, где лишь двенадцать недель теплилась жизнь, которую мы ждали пять лет. — Он не от меня.
Мать открыла мне глаза.
А я, дурак, верил.
Мир не рухнул.
Он просто застыл.
И в этой тишине я осознала: теперь мне предстоит бороться.
Не за мужа.
За честь своего ещё не рожденного сына.
Часть 1: Тень прошлого
Знаете, самое страшное в предательстве — не сам факт, а его обыденность.
Котлеты продолжали шкварчать, таймер в духовке тиканьем отсчитывал время, а моя жизнь трещала на две части.
Андрей прошёл в кухню, не разувшись.
Оставил грязные следы.
Раньше он бы себя за это угрызениями совести наказал — он у меня педант, любит порядок.
Но теперь ему было всё равно.
Он смотрел на меня с отвращением, словно на таракана. — Игорь, ты слышишь себя? — я пыталась говорить тихо, чтобы не сорваться на крик.
Моя профессия — лаборант, руки не должны дрожать, голос тоже. — Мы пять лет ходили по врачам.
Ты забыл?
Все эти анализы, таблетки, график…
Это наш ребёнок.
Долгожданный. — Наш? — он горько усмехнулся. — Ты знаешь мой диагноз. «Малоподвижные», сказал врач?
Шанс один на миллион.
А тут вдруг — раз, и чудо? — Чудеса случаются, Игорь… — Случаются, — перебил он, хлопнув по столу. — Особенно когда жена задерживается на дежурствах.
Мама видела тебя. — Что мама видела? — Как ты садилась в машину к тому… хахалю.
Черный джип, две недели назад, у клиники.
Не лги мне в глаза!
Я застыла.
Надежда Ивановна.
Конечно.
Его мать всегда считала меня «неровней».
Медработник, из простой семьи, без собственной квартиры.
А Андрей — «завидный жених», начальник, при машине.
Она капала ему на мозги годами, как китайская пытка каплями.
И вот одна капля переполнила чашу.
Тот «джип» был такси комфорт-класса, вызванным нашим главврачом, чтобы развезти сотрудников после тяжелой инвентаризации.
Но объяснять это сейчас было бесполезно.
Я видела его глаза.
Там не было ярости.
Там была боль, зацементированная страхом.
Страхом быть неполноценным мужчиной, страхом не стать отцом.
Ему было проще поверить в мою измену, чем в собственное счастье. — Я не собираюсь оправдываться, — произнесла я холодным голосом, выключая плиту. — Если ты доверяешь своей матери больше, чем жене, с которой делил постель семь лет… то нам действительно не о чем говорить.
Я направилась в спальню.
Ноги подкашивались.
В голове стучала одна мысль: «Не плакать.
Только не при нём».
Часть 2: Холодная война
Следующие три дня мы существовали как соседи в коммуналке, которые терпеть не могут друг друга.
Я ночевала на диване в гостиной, он — в спальне.
Мы не общались.
Я вставала в шесть утра, чтобы не столкнуться с ним в ванной, варила кофе, мучилась от тошноты (токсикоз никто не отменял) и уходила на работу.
На лабораторном месте было легче.
Там — пробирки, микроскопы, чистота и ясность.
Моя коллега, опытная санитарка тётя Люба, сразу заметила, что что-то не так. — Оля, ты чего такая бледная?
Опять мутит?
Или Студень твой что натворил? — она называла Андрея «Студнем» за его мягкость перед матерью. — Всё нормально, тётя Люба.
Просто устала. — Ага, рассказывай.
Глаза на мокром месте, кольцо крутишь так, что палец посинел.
Я не выдержала.
Рассказала.
Тётя Люба, вытирая шваброй идеально чистый пол, лишь хмыкнула: — Дурак он.
И мать его — подлая змея.
Но ты, девка, гордая.
