Каждое утро начиналось одинаково: Ирина просыпалась за пять минут до будильника и проводила рукой по пустой подушке мужа.
Вот и сегодня она проснулась лишь после того, как Костя ушёл, боясь её разбудить. Осталось лишь ощущение его лёгкого поцелуя на щеке.
Она ещё какое-то время лежала в постели. Всё повторялось: сладкий предутренний сон, пробуждение, разочарование, прохладный душ в ванной с ржавыми разводами, чёрный кофе, заливающий конфорки и его горький запах, наполняющий пространство кухни коммунальной квартиры в центре Москвы.
Ирина всегда пыталась выскользнуть за дверь до того, как проснутся соседи: семейная пара глухонемых, зарабатывающих на жизнь выгулом чужих собак, их смышлёная дочь Катя, которая не была глухонемой, и раритетная старуха Ольга Харитоновна.
В длинной, вязанной крючком шали, с вечно трясущейся в наманикюренных пальцах папиросой «Беломорканал», Ольга Харитоновна словно явилась из прошлого века с тем, чтобы давать всем наставления.
В целом, она была умна, интеллигентна, и великолепно выглядела для своего возраста. Безупречные воротнички её неизменно свежих блузок украшала камея с женским профилем, призванная отвлекать собеседника от дряблого подбородка хозяйки.
Седина, и та была благородной, Ольга Харитоновна подкрашивала волосы специальным шампунем.
Ирина садилась в метро в то время, когда целая армия менеджеров и клерков стремилась в офисы в центр столицы. Таким образом, она ехала «против шерсти» на окраину, где в облупленной пятиэтажке ютилась нотариальная контора, в которой она работала.
Каждый будний день она впитывала ядовитые миазмы, витавшие в воздухе в кабинете нотариуса.
Раздел наследства, зачастую делающий дружных ещё вчера родственников злейшими врагами, передел собственности, циничные брачные контракты, ставшие нормой общества, всё это вызывало у Ирины приступ тошноты и она не могла дождаться вечера, чтобы попасть в уютную комнатку с выцветшими обоями, где её ждал успевший соскучиться муж Костик.
Ирина работала секретарём нотариуса после выхода из больницы, куда она попала в состоянии глубокой депрессии. Чем было вызвано это состояние, она не могла вспомнить — психотропные препараты сделали свое дело.
Теперь она состояла на учёте в психоневрологическом диспансере и вынуждена была оставить место операционистки престижного банка. К нотариусу она попала случайно, ткнув пальцем в объявление газеты по трудоустройству. Зарплата была мизерная, зато никто из конторы ничего о ней не знал и не лез в душу. Подошёл к концу ещё один серый, бесполезный день.
Подходя к квартире, Ира заметила приоткрытую дверь — скорее всего Катька, как всегда, выпорхнула гулять, забыв за собой закрыть. Не девчонка, а сорвиголова!
Словно отдуваясь за родителей, она могла выдавать в минуту столько слов, что ей мог бы позавидовать любой рекламный диктор.
Ирина вошла в полутёмную прихожую и стала снимать сапоги. Молнию заело, и она пыталась расстегнуть её, не порвав при этом колготки.
— Но, это же безобразие! — услышала она низкий, скорее мужской, чем женский, голос Ольги Харитоновны. — Вы что нам предлагаете, ждать пока она кого-нибудь убьёт или покалечит? Что Вы? Да. Да! Нет. Ну, знаете! — и трубка накрыла телефон с таким треском, словно старуха вознамерилась разбить его. Заметив Ирину, Ольга Харитоновна изменилась в лице.
— Вы уже вернулись, деточка? — спросила она ласково. — А я вот, всё в ЖЭК звоню, ругаюсь с ними!
— А что случилось? — машинка молнии сломалась, оставшись у Иры в руке.
— У нас во дворе объявилась стая бездомных собак. Одна из них чуть меня не покусала! А в жилконторе говорят, что пока нет заявления и справки от врача, не могут ничего сделать! Что же получается, что для того, чтобы приняли меры, обязательно нужны жертвы?
— Да не волнуйтесь вы так, Ольга Харитоновна! Носите с собою косточку или колбаску… покормите. Тогда ни одна на Вас никогда не зарычит! У нас в Тюмени…
— Ну, знаете! — прервала её старуха и направилась в свою комнату. — Это чёрт знает что!
На кухне сидел глухонемой Ринат, делал вид, что читает газету. Он поздоровался с Ириной, она кивнула ему, подарив улыбку. Ринат мог читать по губам и издавать мычащие звуки, и она умела его понимать.
— Эйэт иаиих оопаак! — отчаянно зажестикулировал Ринат.
— Да, я тоже их не видела, — задумалась Ирина, но тут на кухню заглянул Костик, и, улыбаясь, встал в дверях.
— Костя, а ты видел собак? Ольга Харитоновна говорит, стая агрессивная во дворе.
— Нет, я не видел, — сказал Костик, — а Ольга Харитоновна …заняться ей нечем, не бери в голову!
Обнявшись, они пошли в свою комнату и вскоре Ирина думать забыла про собак.
Накрыли стол к ужину, зажгли свечу. Телевизор был выключен.
— Здорово было бы уехать сейчас из промозглого города в лето, поваляться на солнышке, в море покупаться… — мечтательно сказала Ирина.
— Да, неплохо бы, — согласился Костик и виновато улыбнулся:
— Ир… я тут как раз хотел тебе сказать…
— Не говори ничего. Я всё придумала. Лучше махнем в Париж. Город влюблённых! Мечтаю там побывать!
— Ир…
Она поднесла к губам пирожное, купленное в гастрономе недалеко от работы, и вопросительно посмотрела на него:
— Что, Костя?
— Я ухожу в плавание.
— Правда? Когда? — она была расстроена, хотя знала, что Костя «засиделся» на берегу, и это его тяготило. Перспектива долгой разлуки щемила сердце.
— Завтра, малыш, — он отвернулся, чтобы она не видела выступивших на глазах слёз.
— Надолго?
Костик молчал. Она подсела к мужу, обняла, уткнувшись в его плечо.
— Возьми меня с собой, а? — в её голосе слышались надежда и мольба. — Ведь можно же устроиться у Вас уборщицей там, или поварихой?
— Нет, Ир, экипаж уже укомплектован, да и не под силу тебе будет. Ты уж лучше здесь оставайся, ладно?
— Костя, мне жутко надоела моя контора. Я скоро на людей начну кидаться, правда-правда. Ты уплывёшь, а я опять попаду в больницу.
Костя прижал её к себе, шепнул в ухо:
— Ирка, я люблю тебя!
— И я тебя люблю!
Со стены упала их свадебная фотография — стекло разбилось. Ира подошла собрать осколки и сильно порезалась.
Она как раз промывала порез, когда дверь ванной распахнулась, и ввалились два дюжих медбрата во главе с врачом. Ольга Харитоновна что-то тихо ему говорила.
В коридоре стояли Ринат с женой и Катя. Глухонемые жестикулировали, девочка переводила:
— Оставьте её, она в порядке, мы за ней присмотрим! Не увозите… пожалуйста!
Ольга Харитоновна стояла, победно скрестив руки на груди, и между пальцами правой дымилась, как всегда, папироса.
Санитары наскоро обработали Ирине порез, забинтовали ей руку и этим же бинтом скрутили с другой рукой сзади, чтобы не возиться со смирительной рубашкой. В протоколе записали «попытка суицида», сделали укол.
«Ну, голубушка, поедешь с нами!» — весело констатировал тот, что помоложе. Ирина не сопротивлялась. Катюша расплакалась и убежала в комнату.
— Прости, дочка, так будет лучше, — старуха старалась не смотреть в глаза Ирине.
Собравшиеся у подъезда люди шептались:
— Смотри, смотри, Ирку ведут…
— Бедная она, горемычная …Уж года полтора, поди, как муж погиб, такая пара красивая была! — и говорившая всхлипнула, прикрыв увядший рот платком.
— Тело, говорят, так и не нашли. — пояснила другая, старенькая учительница младших классов, знавшая Костю сызмальства.
— Я встретил его, незадолго. Весёлый он был. «Всё» — говорит, — «Михалыч, ухожу в последнее плавание, а потом бросаю якорь! Жить будем здесь, жена уже переехала…» — местный алкоголик, по прозвищу «Лафитник», смахнул пьяную слезу. — Золотой парень был!
— Она же спокойная, зачем ей руки-то крутить? — заохала старушка-учительница, обращаясь к санитарам.
— Видать, натворила что, — предположила старушка с платком.
— Нет, это грымза эта, Харитоновна, на Костькину комнату нацелилась, у самой в комнате и дочь прописана… — зло сказал вездесущий Лафитник, провожая мутными глазами спецмашину скорой психиатрической помощи. После все разошлись, и ещё несколько дней обмусоливали чужое горе.
Приехала из Тюмени Ирина мама — Елена Петровна. После того, как дочь перестала ей звонить, она была как на иголках.
Телефон коммуналки, где жила дочь был постоянно занят, а рабочего номера Ирины у неё не было — нотариус запрещал работникам использовать служебный телефон в личных целях.
Дверь открыла Катя. Волнуясь, она рассказала Елене Петровне всё, что знала. Ещё девочка сказала, что пыталась звонить Елене Петровне, но всё время попадала не туда!
Елена Петровна поспешила в больницу, где, оформив необходимые бумаги, смогла забрать дочь в тот же день.
В комнате Ирины и Костика было чисто — жена Рината поддерживала тут образцовый порядок. Увидев Иру, женщина расплакалась и обняла её.
— А где же Ольга Харитоновна? Я хочу посмотреть ей в глаза, — спокойно и твердо сказала мать Ирины.
Ринат что-то промычал, подняв глаза вверх, но Елена Петровна не поняла, что он имел ввиду. «Всевышний покарал», — перевела Катя и добавила: «Ольга Харитоновна через неделю, как тетю Иру забрали… В общем, она сейчас в первой Градской. Мы с мамой ходили туда… Она просила, чтобы тетя Ира пришла сразу, как сможет. Очень просила. Плакала. И дала тот самый номер, по которому я звонила», — девочка протянула листок, вырванный из записной книжки, на котором был выведен номер. Вместо единиц были семерки — то ли номер был неправильно записан, то ли почерк старухи был слишком витиеват.
В сопровождении матери Ирина пришла в больницу.
Ольга Харитоновна, похудевшая и сильно сдавшая, лежала на кровати. Было странно видеть её без папиросы. Увидев Ирину, она слабо улыбнулась и поманила её пальцем. Ирина наклонилась к синим губам старухи.
— Слава Богу! Боялась, не придёшь, а я без твоего прощения помереть не могу… Прости меня Ирочка! Прости! — зашептала Ольга Харитоновна. — Я видела Костю! Через несколько дней, как тебя забрали …внезапно… прихватило сердце …в доме никого… думала, так и помру у помойного ведра, — она помолчала, отдышалась, зашептала опять, словно боясь не успеть сказать главное:
— Это Костик вызвал скорую. Я жива только для того, чтобы сказать тебе об этом. Я сама его видела! И ты не сумасшедшая… это я была… Прости меня, Ирочка…
Старуха умолкла, закрыла глаза. Морщины расправились, на лице застыло спокойное и умиротворённое выражение — она умерла.
***
Они шли по улице, умытой весенним дождем. Елена Петровна рассказывала, как хорошо у них сейчас, что у Ирины всё впереди и она непременно будет счастлива.
Молодая женщина загадочно улыбалась. Она не слышала слов матери. Рядом, широкой походкой моряка, шагал Костя, который уже вернулся к ней из своего последнего плавания. Навсегда.
