Алексей опустился на диван, всё ещё сжимая в руках листок.
Гнев постепенно нарастал, переплетаясь с чем-то иным — растерянностью и обидой.
Что ей вообще взбрело в голову?
Сбежать прямо перед праздником?
Он пристально разглядывал записку и впервые за четыре года их брака осознал, что не знает, как поступить.
Тридцать первое декабря, одиннадцать часов вечера.
Алексей находился в доме родителей, сидя перед телевизором.
Отец храпел в кресле, мама вздыхала на кухне, готовя салат.
Перед ним стояла бутылка пива — тёплого и недопитого.
На экране люди смеялись, танцевали, поздравляли Украину.
Он смотрел, но ничего не видел. — Сынок, может, попробуешь позвонить ей ещё раз? — мама заглянула в комнату. — Вдруг она… — Не надо, мам.
Если захочет, сама наберёт.
Но телефон продолжал молчать.
Тем временем Тамара находилась на застеклённой террасе загородного дома.
Жила музыка — гитара, бас, что-то лёгкое и приятное.
Люди смеялись, кто-то наливал игристое, кто-то танцевал.
Большинство из них она видела впервые, и это производило впечатление.
Ирина подошла и обняла её за плечи. — Ну как?
Не жалеешь?
Тамара взглянула на бокал в руке.
На первый в этом году снег за окном.
На окружающих, которым не было нужды доказывать, что она заслуживает отдыха. — Нет.
Совсем нет.
Когда часы пробили полночь, она чокнулась с Ириной, загадала желание и поняла: впервые за много лет этот праздник принадлежит ей.
Он стал не чужим.
Не вынужденным.
Не про обязанности.
А Алексей в этот момент стоял на балконе родительской квартиры, смотрел на салют и думал о записке, оставленной на кухонном столе и так и не выброшенной.
Теперь она казалась не истерикой.
А приговором.
Пока Кременчуг взрывался фейерверками, он осознал: жена не вернётся.
Во всяком случае, не к тому мужу, каким он был вчера.
Возможно, не вернётся вовсе.
Тем временем Тамара смеялась под музыку, держала бокал и чувствовала, как внутри что-то начинает оттаивать.
Наконец.
После трёх лет молчаливого служения она выбрала себя.
И это был лучший подарок на Новый год.
