Я толкнула дверь и почувствовала — что-то не так. Даже воздух изменился. Обычно, возвращаясь с работы, я вдыхала тишину пустой квартиры, а сейчас… Резкий запах незнакомых духов смешался с ароматом жареного мяса.
В прихожей — чужие туфли. Женские, размер примерно тридцать восьмой. Рядом с ними — старенькие шлепанцы Виктора. Я скинула свои сапоги, поставила рабочую сумку на тумбочку и замерла, прислушиваясь.
Звук телевизора. Шуршание. Звон чашки.
— Витя, это ты? — крикнула я, хотя уже знала ответ.
Тишина, потом какое-то движение, и в коридор выглянула Татьяна — сестра мужа. Мы виделись два раза за семь лет брака. На свадьбе и на похоронах их отца.
— А, Ирочка! — голос у неё такой, будто она здесь хозяйка. — А мы тебя только вечером ждали.
Я смотрела, как она стоит в дверном проеме — в моем любимом махровом халате. С моей чашкой в руках.
— Где Виктор? — только и спросила я, стягивая пальто.
— Побежал в магазин. Я борщ сварила, а сметаны нет.
Я прошла в зал. Татьяна успела обжиться: на журнальном столике — рассыпаны косметички, журналы, мой плед перекинут через спинку дивана, а рядом на ковре — её домашние тапочки с помпонами.
— Я тут… — она поправила волосы, — ненадолго к вам. Квартиру свою на ремонт закрыла.
Я смотрела на женщину, которая без спроса заняла мое пространство, мою ванную, мой халат, мой диван. Которая хозяйничает в моей кухне. И что-то внутри натянулось, как струна.
— Надеюсь, Витя предупредил тебя заранее? — спросила она с улыбкой, которая говорила: мы обе знаем ответ.
А я просто стояла и смотрела на свою жизнь, в которой кто-то переставил мебель.
Разговор впустую
— Надолго она к нам? — спросила я, когда мы наконец остались с Виктором вдвоем в спальне.
Он расстегивал рубашку, стоя спиной ко мне, и я видела, как напряглись его плечи.
— Послушай, Ир, у неё проблемы. Ремонт затянулся, а жить у подруги она больше не может.
— И почему ты решил это со мной не обсуждать?
Виктор обернулся. В его глазах мелькнуло что-то похожее на вину, но тут же сменилось упрямством, которое я слишком хорошо знала. Когда ему неловко, он начинает злиться.
— А что тут обсуждать? Ей некуда идти. Она моя сестра. Или ты предлагаешь мне отправить её на улицу?
— Между «улицей» и «поселить без спроса» есть много вариантов, — я старалась говорить тихо. — Например, спросить жену.
— Да брось, Ира. Ты же не злишься из-за такой мелочи? Всего пару недель.
Я смотрела на мужа и понимала — бесполезно. Для него это действительно мелочь. Он просто не видит проблемы.
— Пару недель? — переспросила я.
— Максимум месяц, — Виктор уже натягивал футболку, избегая моего взгляда. — Ты же знаешь, какие сейчас строители… Вечно все затягивают.
За дверью послышались шаги. Они притормозили у спальни. Я физически чувствовала, как Татьяна прислушивается.
— Кстати, она такой борщ сварила, — неловко улыбнулся муж. — Как мама делала, помнишь?
Он лег на кровать и потянулся к телефону. Разговор был окончен. Я стояла посреди комнаты, а внутри нарастало чувство, что меня предали. Самый близкий человек не услышал.
И я подумала — это не привычная ссора из-за невымытой посуды или неоплаченных счетов. Это что-то более глубокое. Будто трещина пробежала по самому фундаменту нашей совместной жизни.
За дверью скрипнули половицы. Татьяна ушла на кухню. Я слышала звон посуды, будто она специально гремела. Давала понять: все разговоры бесполезны, она уже здесь. У себя дома.
Мои вещи
Это случилось на третий день. Я искала свой любимый свитер — тот самый, синий, с косами, который связала мне мама перед смертью. Обычно он лежал в шкафу в спальне, верхняя полка справа. Но там его не оказалось.
Я перерыла все ящики — пусто. Заглянула под кровать, проверила стопку постельного белья. Свитера нигде не было.
И тут я заметила коробку в углу комнаты. Обычную картонную коробку из-под бытовой техники. Я открыла её — и замерла. Там лежали мои вещи. Не только свитер, но и фотоальбомы, книги, какие-то мелочи со стола.
— Что это? — я вышла в коридор с коробкой в руках.
Татьяна как раз выходила из ванной. На секунду в её глазах мелькнула растерянность, но она быстро улыбнулась:
— А, это… Я немножко прибралась. Освободила место на полках.
— Для чего? — мой голос дрожал. — Зачем ты трогала мои вещи?
— Ириш, ну не сердись, — она говорила таким тоном, словно успокаивала капризного ребенка. — Я же просто навела порядок. Ты же все равно этим не пользуешься.
— Не пользуюсь? — я достала мамин свитер. — Этот свитер связала моя мама. Перед смертью. Я надеваю его, когда мне плохо.
— Ой, извини, я не знала, — она махнула рукой, — Ну теперь знаешь, где он. Положи обратно на место.
Я стояла, прижимая к груди коробку с собственными вещами, и чувствовала, как внутри поднимается волна такой ярости, что на секунду потемнело в глазах. Хотелось кричать, швырнуть эту коробку, хлопнуть дверью.
Но я молчала. Потому что так воспитана — «нельзя устраивать сцены», «нужно быть разумной», «женщина должна уступать».
— Пожалуйста, больше не трогай мои вещи, — только и сказала я.
— Конечно-конечно, — Татьяна уже проходила мимо, словно эта ситуация была пустяком. — Кстати, я там немного переставила банки в кухонном шкафу. Так удобнее.
Она скрылась в гостиной, а я осталась стоять в коридоре, слушая, как что-то внутри меня — что-то важное — с треском ломается.
Ночные мысли
Три часа ночи. Самое безнадежное время суток. Я сидела на кухне с остывшим чаем и смотрела в окно. Город спал, и только редкие фары проезжающих машин выхватывали из темноты мокрый асфальт. Дождь барабанил по подоконнику.
В такие минуты особенно ясно думается.
Эта квартира… Каждый уголок хранил частичку моей жизни. Вот здесь, у окна, я впервые поставила фикус, который вырастила из маленького черенка. Там, в углу, мы с Виктором до утра клеили обои, смеясь и перепачкавшись в клее. А эти шторы я выбирала два месяца — ходила по магазинам, сравнивала ткани, представляла, как утром сквозь них будет просачиваться солнце.
И вот теперь чужой человек переставляет мои вещи, пользуется моей посудой, спит на моих простынях.
Из гостиной донесся храп. Татьяна расположилась на диване, но так громко храпела, что Виктор после первой ночи сбежал в спальню с берушами. «Она всегда так храпела, ещё в детстве», — сказал он, словно это должно было меня успокоить.
А может, дело вообще не в Татьяне? Может, проблема во мне? В том, что я никогда не говорила прямо о своих границах? Всегда боялась обидеть, задеть, расстроить.
«Конечно, приезжай» — говорила я нежеланным гостям.
«Нет, мне не сложно» — отвечала, когда просили об одолжении.
«Да, я понимаю» — кивала, даже если не понимала.
И вот результат — я чужая в своем доме.
Я поставила чашку в раковину и подошла к окну. Дождь усилился, превращая улицу в размытое пятно огней. Сорок лет. Почти половина жизни позади. И что дальше? Всегда уступать, всегда подстраиваться, всегда быть удобной?
Нет. Что-то внутри меня говорило — хватит. Может быть, это был голос той маленькой девочки, которой я когда-то была. Девочки, которая не боялась говорить «нет». Которая знала, чего хочет.
Впервые за долгое время я почувствовала в себе что-то твердое, несгибаемое. Внутренний стержень, о существовании которого почти забыла.
Утром все изменится. Я больше не буду молчать.
Открытый конфликт
Знаете это чувство, когда внутри как будто пружина сжалась до предела? Вот так я и проснулась. Решительная, собранная, с холодной яростью внутри.
Глянула в окно — хмурое утро, небо затянуто. «Самая подходящая погода», — подумала я и полезла на антресоли.
Витька уже умчался на работу — рано встал, торопливо чмокнул меня в щеку и исчез. И хорошо. Без него проще.
Чемодан был пыльный, с обтрепанными углами. Татьяна притащила его сюда, запихнула подальше и благополучно забыла. А я вот вспомнила.
Расстегнула молнию (заедает, зараза!), поставила рядом с диваном и огляделась. Её барахло было повсюду — на стуле блузка, на полке какие-то баночки-скляночки, на подоконнике журналы. Начала собирать, складывать. Футболку, еще одну. Джинсы. Косметичку.
— Ты чего это делаешь?
Я даже не вздрогнула. Обернулась — Танька сидит на диване, волосы всклокочены, глаза сонные, под глазом размазанная тушь. Губы поджала, зыркает недовольно.
— Собираю твои вещи, — говорю спокойно, а у самой внутри все дрожит.
— Это еще зачем? — она уже совсем проснулась. Подтянула одеяло к подбородку, как будто защищается.
— Затем, что тебе пора уезжать.
— Чего?! — Танька аж подпрыгнула. — Ты на голову больная? У меня ремонт не закончен!
В голове мелькнуло — а был ли вообще ремонт? Может, все это выдумка? Но какая теперь разница…
— Знаешь что, — я сложила еще одну футболку, разгладила ее ладонью, — это не мои проблемы. Совсем. Есть деньги — сними номер. Нет — поезжай к подруге. Или к маме своей.
— Да как ты…? — она схватила телефон. — Я сейчас Вите позвоню!
— Звони, — пожимаю плечами, а сама думаю: «Ну давай, давай, как обычно — прячься за братика».
Она тараторит в трубку, жалуется, всхлипывает. А я методично собираю ее вещи. Духи. Шампунь. Расческу.
Витька примчался минут через пятнадцать — взмыленный, в расстегнутой куртке.
— Ир, ты что творишь? — с порога начал. — Ты из ума выжила? Куда она пойдет?!
Я выпрямилась. Посмотрела на мужа — а у него глаза растерянные. Не злые даже — просто никак не может понять, что происходит. Как будто жена у него внезапно заговорила на китайском.
— Я свой дом возвращаю, вот что я творю, — говорю тихо, но твердо. — Нам с тобой тут жить, Вить. Нам, а не твоей сестре.
Татьяна всхлипнула театрально:
— Я так и знала, что она меня терпеть не может! Всегда ненавидела!
— Не говори ерунды, — оборвала я её. — Не ненавижу я тебя. Просто в этой квартире только одна хозяйка. И это — я. Надоело быть приживалкой в собственном доме.
Танька открыла рот, чтобы что-то сказать, но тут Витька ее перебил:
— Собирайся, — сказал он неожиданно твердо. — Я отвезу тебя к Наташке.
— Но Вить…
— Все, Тань. Хватит. Собирайся.
Я смотрела на мужа и не верила своим ушам. А он глянул на меня искоса, и в глазах — то ли удивление, то ли уважение. Будто впервые увидел.
Тишина
Прошла неделя. За окном струился мягкий вечерний свет, а я стояла у плиты, помешивая кофе. Запах корицы наполнял кухню — маленькая слабость, которую я не позволяла себе, пока в доме была Татьяна. Она морщила нос и говорила, что от пряностей у неё болит голова.
Из колонок лилась любимая мелодия — то самое танго, под которое мы с Виктором познакомились пятнадцать лет назад. Он тогда наступил мне на ногу, смутился и весь вечер извинялся, а потом проводил до дома. Шел дождь, и он держал зонт над моей головой, сам промокнув до нитки.
Я улыбнулась воспоминаниям и разлила кофе по чашкам.
— Ты улыбаешься, — Виктор стоял в дверях, прислонившись к косяку.
Мы не ссорились все эти дни. После отъезда Татьяны он замкнулся, много работал, поздно возвращался. Я не давила. Впервые за долгое время я дала нам обоим пространство — чтобы подумать, почувствовать, осознать.
— Да, улыбаюсь, — я протянула ему чашку. — Вспомнила, как ты наступил мне на ногу на том вечере у Соколовых.
Он принял кофе, слегка коснувшись моих пальцев:
— Я был ужасно неуклюжим.
— Был? — я подняла бровь, и мы оба рассмеялись.
Виктор сел напротив меня, обхватив чашку ладонями, словно согреваясь.
— Знаешь, — сказал он после паузы, — я тут много думал.
Я молчала, давая ему время.
— Таня всегда была такой. Еще в детстве. Все должно быть по её правилам, иначе — истерика, слезы. И я привык… уступать. Так было проще.
Он поднял глаза:
— А потом и с тобой стал так же. Привык, что ты не споришь, не требуешь, не настаиваешь. И решил, что это… нормально.
— Это было моим выбором, — тихо ответила я. — Я сама позволяла собой пользоваться. Но больше не хочу так жить.
Он кивнул и накрыл мою руку своей:
— Я рад. Правда рад, что ты наконец сказала «нет».
Мы сидели на кухне, пили кофе с корицей и слушали старое танго. Впервые за долгое время между нами не было недосказанности. Только тишина — чистая, звенящая, как первый лед на реке.
И в этой тишине я наконец чувствовала себя дома.
