Или же потом бы всю жизнь пришлось выплачивать ипотеку, отказавшись от всех удовольствий!
Это я купила тебе квартиру.
Я!
Потому что ты моя сестра.
Потому что «свои люди – сочтёмся».
Помнишь?
Ольга помнила.
Этот долг тянулся за ней долгие годы, а теперь превратился в тяжёлый груз, способный раздавить её совесть, карьеру и взгляды на добро и зло. — Я никогда ничего не просила у тебя, — голос Тамары задрожал, слёзы наворачивались на глаза. — Но сейчас прошу.
Спаси мою семью!
Спаси меня.
Без него я умру, понимаешь?
Умру.
Она опустилась на диван и разрыдалась — горько, безутешно, словно ребёнок.
Ольга села рядом и обняла сестру. — Прости, но я не могу.
Тамара не кричала и не обвиняла.
Она лишь посмотрела на сестру пустым, выжженным взглядом, молча поднялась и ушла.
Ольга целую неделю ходила подавленная.
Она звонила Тамаре, но та не брала трубку.
Отправляла сообщения — в ответ тишина.
Чувство вины разъедало её изнутри, но ещё сильнее было ощущение праведного страха.
Она не могла пойти на это.
Никак не могла.
А потом позвонил Сергей.
Его голос, обычно уверенный и твёрдый, дрожал. — Ольга, я не знаю, что делать… Тамара, она… Таблетки, она не дышит, что мне делать, Ольга. — Вызывай скорую, идиот! — закричала Ольга.
Поездка в больницу напоминала кошмар: мелькали огни, гудел мотор, её собственное неровное дыхание звучало в унисон с одним словом — нет-нет-нет-нет. «Это я виновата, — гремело в голове у Ольги. — Я могла помочь, но не сделала этого.
Я её довела!»
Сначала Ольгу не пускали в палату, но впервые за долгое время она воспользовалась своим служебным положением: она не могла не увидеть сестру, даже если та не могла её услышать.
Тамара лежала под капельницей.
Ольга подошла к кровати, взяла холодную, безжизненную руку и наклонилась низко-низко. — Тамарочка, — прошептала она, голос её срывался. — Всё будет хорошо.
Сергей не уйдёт.
Я сделаю всё, как ты хотела.
Я всё оформлю.
Первый раз она подделала документы через месяц после выписки Тамары.
Ольга дрожащей рукой внесла в историю болезни Елены несуществующие шумы, «обнаружила» старую сомнительную кардиограмму и «исправила» протокол УЗИ.
Она чувствовала себя настоящим преступником.
Каждый раз, встречая в коридорах поликлиники коллег, она опускала глаза, уверенная, что по её взгляду и выражению лица они без труда поймут, что она натворила.
Тамара восстановила силы.
Муж был рядом, дочь находилась под пристальным, пусть и фиктивным, наблюдением.
Она вернулась к прежней жизни — стала сильной, ухоженной, хозяйкой своей судьбы.
И каждый год перед плановой диспансеризацией дочери она звонила Ольге.
Её голос всегда звучал ласково и благодарно, но за этой мягкостью скрывалась железная воля. — Олечка, привет, солнышко.
Как вы?
Как Илья?
Слушай, на следующей неделе комиссия, нужно обновить справку.
Ты же знаешь какую.
Не подведи.
И Ольга делала.
Год за годом она придумывала всё новые и новые «отклонения», усложняя диагноз, всегда оставляя возможность для «чудесного улучшения» в будущем, которого, конечно, не наступало.
Елена росла, убеждённая, что у неё «слабое сердечко».
Ей запрещали бегать, участвовать в соревнованиях, ходить в продолжительные походы.
Девочка смотрела на своих резвых сверстников грустными, понимающими глазами и смиренно принимала свою «особенность».
Ольга ненавидела эти разговоры.
Она ненавидела себя.
Её собственная врачебная карьера, когда-то смысл всей её жизни, превратилась в источник постоянного стыда.
Она расплачивалась по долгу.
Отдавала по частям, год за годом теряя кусочки своей профессиональной чести и совести.
И понимала, что полностью расплатиться не удастся никогда.
Цифра в графе «долг» только увеличивалась, а счёт жизни казался бесконечным.
В тот раз она оформляла очередную справку для лагеря.
Ольга механически вписывала уже отработанные формулировки: «пролапс митрального клапана», «требуется ограничение физических нагрузок», «рекомендовано динамическое наблюдение».
Она настолько привыкла к этому ритуалу, что отключила все чувства.
Не думала о девочке, чьё детство она калечила.
Не думала о сестре, чьё счастье держалось на этой лжи.
Она просто делала.
Дверь в ординаторскую была чуть приоткрыта.
Она не услышала шагов. — Оль, забыл телефон… — голос Павла прозвучал прямо за её спиной.
Она вздрогнула и резко кликнула мышью, чтобы свернуть окно.
Но было поздно.
Павел замер.
Он не уходил, пристально смотрел на экран, на знакомое имя племянницы и на те слова, которые он много раз слышал от жены и сестры, но которые теперь, увидев, как она их вводит в документ, казались ужасающе лживыми. — Что это? — его голос стал тихим и опасным. — Пав…
Это ничего.
Просто справка для лагеря, — Ольга попыталась подняться и заслонить экран, но было уже поздно. — Разве её не нужно сначала осмотреть? — Да зачем, это же просто справка… Она подумала, что Павел поверил.
Но через пару дней он спросил: — У тебя в папке есть УЗИ Елены.
Но они же сейчас в Одессе, вы не могли сделать его здесь.
Что ты творишь, Ольга?
Можно было бы что-то придумать, соврать.
Но сил у Ольги не было.
И она рассказала всё. — Боже мой, — прошептал он. — Всё это время?
Всё это время это был обман?
Ольга стояла, прислонившись к стене, и не могла вымолвить ни слова.
