Иногда, поздним вечером, когда мастерская оставалась пустой и только они вдвоём, он заваривал крепкий чай в щербатом чайнике и начинал рассказывать.
Он делился воспоминаниями о великих актёрах, с которыми ему довелось работать, о гастролях по всему Союзу, о том, как однажды в Омске пришлось делать парик для короля Лира из мочалки и сантехнической пакли, потому что реквизит был утерян.
Ирина слушала, затаив дыхание.
Он говорил о театре как о живом, капризном, но глубоко любимом существе.
Сергей не раз пытался вернуть её.
Сначала присылал сообщения с извинениями.
Затем звонил.
Он уверял, что ошибся, что был не прав, что любит её.
Ирина молчала.
Однажды он подстерёг её у подъезда с огромным букетом роз.
На фоне заснеженного одесского двора цветы выглядели жалко. — Ира, прости, — сказал он. — Мама… она извинится. Я с ней поговорил. Она перегнула палку. Давай начнём всё сначала? Полетим куда угодно, хоть на Мальдивы!
Перед ней стоял красивый, успешный менеджер среднего звена в дорогом пальто, но казался совершенно чужим.
Она смотрела на него и видела не мужчину, которого любила, а испуганного внутреннего мальчика, боящегося ослушаться маму. — Серёжа, уже не надо, — спокойно произнесла она. — Ни Мальдив, ни Сочи. Ничего. У меня другая жизнь. — Какая другая жизнь? — он не верил. — Парикмахерская твоя? Что изменилось-то? — Я изменилась, — сказала она, обходя его и заходя в подъезд, оставляя его с букетом посреди метели.
Премьера «Вишнёвого сада» была назначена на конец февраля.
Напряжение в театре нарастало с каждым днём.
Ирина отвечала за причёску Раневской.
Она создала замысловатый образ из полураспущенных кос и выбившихся прядей, подчёркивающий внутренний надлом героини и её ускользающую красоту.
В день премьеры в гримёрке царил хаос.
Пахло пудрой, валерьянкой и ожиданием успеха.
Ирина в последний раз поправляла причёску Елены Власенко. — Ира, это шедевр, — прошептала актриса, глядя в зеркало. — Ты не просто парикмахер. Ты художник.
Когда прозвучал третий звонок, Ирина осталась за кулисами.
Она стояла в полумраке, вдыхая пыльный театральный воздух, слушая, как за занавесом рождается магия.
Она заметила, как Павел Викторович, обычно строгий, нервно теребит бороду, пристально всматриваясь в сцену.
В антракте он подошёл к ней. — Хорошо получилось с Раневской, — буркнул он. — Очень в образ. Прямо точно.
Для него это была высшая похвала.
Он помолчал, затем, глядя в сторону, добавил: — Ты… послезавтра вечером свободна? У меня два билета в Камерный. Там дают интересную, современную пьесу. Пойдём со мной? Я угощаю кофе после.
Ирина смотрела на этого сурового, уже немолодого, но такого настоящего человека и улыбалась.
Не кокетливо, а тепло и искренне. — Пойдём, Павел Викторович.
На сцену уже выходили актёры.
Зал взорвался аплодисментами.
Ирина стояла за кулисами и чувствовала себя по-настоящему счастливой.
Она не знала, что ждёт их дальше — сложатся ли отношения с Павлом, останется ли она в театре навсегда или вернётся в салон.
Но это было неважно.
Главное — она находится здесь, в самом центре мира, который сама выбрала.
Она не сдалась, не уступила, не стала «мудрее» в понимании Тамары Сергеевны.
Достав телефон, она поставила его на беззвучный режим.
На экране мигало непрочитанное сообщение от Сергея, пришедшее полчаса назад: «Я всё равно тебя люблю и буду ждать».
Ирина, не открывая, удалила его.
Затем заметила ещё одно от неизвестного номера: «Это Павел. Наверное, не Викторович, просто Павел. И лучше не кофе, а глинтвейн. Обещают холодный вечер».
Она улыбнулась и убрала телефон.
Из-за кулис доносились восторженные крики «Браво!».
Ветер за стенами театра стих, и в наступившей тишине падал густой, спокойный снег.
Её личный вишнёвый сад не был продан.
Он только начинал цвести.
