— Вы от Елены? — спросил он скептически, внимательно оглядев Ирину с ног до головы. — Значит, парикмахер. А вот с париками умеете обращаться? С накладками? Со всеми этими шиньонами, локонами? У нас тут не просто стрижки под машинку. У нас, понимаете, Мольер.
Ирина выпрямилась. — Нет, не умею. Но быстро обучаюсь. И у меня есть чувство формы. Я могу взглянуть на эскиз и представить, как это должно выглядеть на настоящей голове, а не на бумаге. Я способна создать образ, используя причёску.
Павел Викторович усмехнулся. — Образ, говоришь… Ну что ж, посмотрим.
Он повёл её в цех постижёров.
Это был совершенно иной мир.
Мир с запахом лака, пудры, старого бархата и клея.
На полках стояли десятки болванок с париками самых разных видов — от пудреных кудрей XVIII века до авангардных конструкций из проволоки и пакли.
Ирина смотрела на всё это с восхищением ребёнка, оказавшегося в сокровищнице. — Вот, — указал Павел Викторович на растрёпанный светлый парик. — «Женитьба Фигаро». Графиня. Наш постижёр на больничном, а завтра прогон. Парик «устал». Его надо привести в порядок. Вернуть локоны, объём. Если справишься — поговорим. Нет — дверь там.
Это был вызов. Профессиональный вызов, который ей так недоставал.
Последние годы её работа превратилась в рутинное занятие: мелирование, каре, мужские стрижки. Всё отточено до автоматизма.
А здесь — чистое творчество.
Она осторожно взяла парик в руки.
Волосы были тусклыми, локоны распались.
Но под слоем пыли и лака она увидела потенциал. — Мне понадобятся горячие щипцы, шпильки, лак сильной фиксации и… немного вашего доверия, — сказала она, глядя прямо в глаза мастеру.
Он снова усмехнулся, но в его взгляде мелькнул интерес. — Ну что ж, характерная, посмотрим.
Она трудилась три часа без остановки.
Пальцы, казалось, вспомнили что-то давно забытое.
Она не просто накручивала локоны.
Она строила архитектуру причёски, представляя лицо актрисы, свет рампы, шелест платья.
В этот мёртвый парик она вложила всю свою нерастраченную нежность, всю ярость, всё отчаянное желание начать новую жизнь.
Когда работа была окончена, на болванке красовалась пышная живая причёска, достойная настоящей графини.
Локоны лежали упруго, но естественно, каждый на своём месте.
Павел Викторович, который время от времени заглядывал в цех, подошёл, молча обошёл парик вокруг, потрогал один из локонов. — Так, — произнёс он после долгой паузы. — С понедельника можешь выходить. На полставки. Для начала. У нас скоро премьера — «Вишнёвый сад». Работы — как грязи.
Ирина вышла из театра на улицу.
Ветер стих.
Крупные снежинки медленно опускались в свете фонарей.
Она глубоко вдохнула морозный воздух и рассмеялась.
Громко и счастливо.
Кому она теперь нужна?
Себе.
Она нужна себе.
Первые недели были безумными.
Днём — работа в салоне, вечером — в театре.
Она спала по пять часов, но усталости не ощущала.
Театр полностью поглотил её.
Она училась клеить бороды и усы, делать «возрастной» грим, чинить парики, создавать причёски для новых постановок с нуля.
Она оказалась в своей стихии.
Коллеги по цеху, сначала встречавшие её с настороженностью, быстро приняли в свой круг, увидев её страсть и талант.
С Павлом Викторовичем у них сложились сложные отношения.
Он был её начальником — строгим и требовательным.
Но иногда, поздно вечером, когда они оставались вдвоём в мастерской, он заваривал в щербатом чайнике…
