Они почти не обсуждали главное, но их молчаливое соседство стало для них своего рода исцелением.
Однажды утром Тамара Сергеевна предложила: — Пойдем прогуляемся вдоль берега.
Они медленно шагали, держась за руки, позволяя влажному ветру ласкать лица.
Волны с грохотом накатывали на гальку, унося с собой обломки ракушек и прошлогодние водоросли. — Знаешь, Нина, — начала Тамара Сергеевна, глядя на уходящую воду, — я всегда боялась остаться одна.
И поэтому так крепко цеплялась за Ирину, что даже не заметила, как стала ее пленницей.
А ты… сама вырастила Олю.
Как ты смогла это пережить?
Нина нахмурилась, подбирая слова. — Никто не говорил, что это легко.
Было страшно.
Было горько.
Но нужно было идти дальше.
Работать.
Кормить ребенка.
Наверное, в этом и заключается спасение — в простом «надо».
Оно не даёт окончательно сломаться.
Они дошли до старого рыбацкого пирса и устроились на выцветших от времени и солнца досках. — Я забрала заявление, — тихо призналась Тамара Сергеевна. — Но написала письмо в суд.
Попросила не сажать ее в тюрьму, а направить на принудительное лечение.
К психиатру.
Ведь здоровый человек не может так поступить с матерью.
Может, я снова наивна… но это мой последний долг перед ней.
И перед самой собой.
Чтобы удостовериться, что сделала всё возможное.
Нина кивнула, глядя на свои натруженные руки. — Я сказала Оле, что с меня достаточно.
Что я её люблю, но жить вместе больше не могу.
Пусть сама решает, как жить.
Без меня. — Она выдохнула, и плечи её опустились, словно с них сняли тяжёлый груз. — Страшно.
Кажется, будто бросила родную кровь на произвол судьбы. — Не бросила, — твёрдо ответила Тамара Сергеевна. — Ты просто перестала быть её спасательным кругом.
Иногда, чтобы выплыть, нужно оттолкнуться от того, что тянет на дно.
В этот момент сквозь рваные облака пробился луч солнца.
Он упал на воду, и серая поверхность вдруг засверкала тысячами серебристых бликов.
Они молча сидели, наблюдая, как Затока меняется прямо на их глазах.
Вернувшись в Корюковку, они начали новую главу жизни.
Продали просторную квартиру и приобрели две небольшие смежные квартиры в тихом районе.
Рядом, но отдельно.
У каждой появился свой уголок, своё пространство для тишины и воспоминаний, но и общая дверь, которую они никогда не закрывали.
Тамара Сергеевна записалась в художественную студию для пенсионеров.
Она с удивлением обнаружила, что руки, которые всю жизнь держали лишь калькулятор и отчеты, теперь способны выводить на холсте причудливые линии и смешивать краски.
Она рисовала Затоку.
То самое, серое и величественное.
Нина устроилась няней в соседний детский сад.
Её спокойная ласка и врождённая мудрость быстро сделали её любимицей детей.
Она однажды призналась Тамаре Сергеевне, глядя на резвящихся малышей: «Знаешь, здесь я отдыхаю душой.
Они не умеют предавать».
Прошел год.
В дверь Тамары Сергеевны постучали.
На пороге стояла Ирина.
Похудевшая, с сединой на висках, в простой одежде.
Суд назначил ей принудительное лечение, и она только что вышла из клиники. — Мама, — дрожал её голос. — Я не прошу прощения.
У меня нет на это права.
Я… я просто хотела увидеть тебя.
Тамара Сергеевна молча впустила её.
Они сидели в гостиной за чашкой чая, и дочь рассказывала о терапии, о том, как заново училась чувствовать, как осознавала всю глубину своего падения.
Она не пыталась оправдываться.
Просто говорила. — Я уезжаю, мама.
В другой город.
Найду там работу.
Начну всё заново.
Может, когда-нибудь… — Когда-нибудь, — тихо согласилась Тамара Сергеевна.
Она не обняла дочь на прощание.
Не плакала.
Стояла у окна и смотрела, как знакомый силуэт удаляется.
Боль была, но теперь это была не острая, режущая боль, а глухая, привычная, как старая рана перед дождём.
Вечером она пришла к Нине.
Та, взглянув на неё, не стала задавать вопросов, просто поставила на стол два блюдечка с вареньем. — Знаешь, — сказала Тамара Сергеевна, помешивая чай, — сегодня я поняла одно простое.
Мы с тобой не победили.
Не построили новую счастливую жизнь на руинах старой.
Мы просто… выжили.
И научились жить с шрамами.
И, наверное, именно в этом и есть главная победа.
Не в том, чтобы забыть боль, а в умении дышать, даже когда она сжимает горло.
Нина положила руку поверх её руки. — И вместе дышать легче, — тихо сказала она.
За окном темнело.
Зажигались огни в окнах соседних домов.
В каждом из них своя история, своя боль и своя радость.
Их история не была красивой сказкой с счастливым концом.
Это была суровая правда, где не было места всеобщему прощению и чудесным исцелениям.
Но в ней нашлось место для двух женщин на кухне, молча пьющих чай с вишневым вареньем.
И в этой простой, незамысловатой сцене был свой, выстраданный и горький, но всё же покой.
