Она стояла над ней, заслоняя свет ночника. В ее руке не было ни шприца, ни подушки.
Лишь небольшой флакон с каплями.
Ее взгляд был холодным и сосредоточенным, словно у хирурга перед ответственным разрезом.
Тамара Сергеевна задержала дыхание.
Это был тот самый момент, о котором предупреждали слова.
Мгновение выбора.
И она сделала его. — Ирина, — тихо произнесла она, открывая глаза.
Дочь вздрогнула, чуть не уронив флакон.
Ее лицо исказилось страхом. — Мама!
Ты… ты не спишь? — Нет, — ответила мать. — Вспоминаю.
Как ты в детстве боялась темноты.
Бежала ко мне в кровать.
Ирина отступила на шаг.
Рука с флаконом дрожала. — Каким боком это связано… — С тем, что я твоя мать.
И всегда знала, когда ты лжешь.
И сейчас понимаю.
В этот момент дверь резко открылась.
На пороге стояла Нина, а за ней — дежурный врач и медсестра.
Лицо Нины выражало строгость и решительность. — Я все видела, Ирена Ивановна, — твердо сказала она. — И попросила установить камеру в палате.
Для безопасности вашей матери.
Ирина побледнела.
Флакон выскользнул из ее пальцев и покатился по полу.
Позже, когда Ирину уводили для разбирательства, а врачи осматривали Тамару Сергеевну, Нина подошла к кровати. — Прости, я не могла поступить иначе.
Я подслушала их разговор.
Оля… моя Олечка, она запуталась.
Ваша дочь обещала ей часть.
Я не могла допустить… Тамара Сергеевна взяла ее изможденную руку в свою, холодную и слабую. — Прощения должна просить я, Нина.
За свою слепоту.
Ты меня спасла.
Дважды.
Она смотрела в темное окно, за которым начинало светать.
Самый страшный и одновременно самый ясный день в ее жизни.
Она не заснула.
И это сохранило ей жизнь.
Но цена этого бодрствования — полное разрушение прежнего мира.
Теперь предстояло создавать новый.
С нуля.
Опираясь на горстку правды и надежную руку подруги, протянутую в самый мрачный час.
После ухода Ирины в палате воцарилась оглушительная тишина.
Не та, что связана с отсутствием звуков — мониторы продолжали издавать сигналы, за дверью слышались шаги, — а внутренняя.
Та тишина, что возникает после разрушения всего существующего.
Тамара Сергеевна лежала, глядя в потолок, ощущая, как старая жизнь, подобно штукатурке, крошится и осыпается, оставляя голую, непривлекательную стену реальности.
Нина молча подошла, поправила капельницу. — Вам нужно отдохнуть, Тамара Сергеевна.
Врач назначил успокоительное. — Какое уж тут успокоение, — тихо ответила она. — Теперь поможет только снотворное, да и то вряд ли.
Она повернула голову, ее взгляд упал на руки Нины — красные, с царапинами после работы, но невероятно заботливые, когда та поправляла подушку. — Оля… твоя девочка.
Что с ней теперь будет?
Нина замерла, лицо ее дрогнуло. — Не знаю.
Полиция забрала и ее.
Говорят, что все это Ирена Ивановна ее втянула, что она лишь передавала информацию.
Но она знала, Нина!
Знала, на что идет! — голос Нины сорвался, и она резко смахнула предательскую слезу. — Я ей говорила, кричала, запирала дома…
А она: «Баб, ты ничего не понимаешь!
Хочу жить красиво, как все!» «Как все».
Эти слова больно прозвучали в душе Тамары Сергеевны.
Ее Иринка тоже стремилась «как все» — как те новые украинцы с их яркими пиджаками и деньгами, пахнущими потом и ложью.
Наступило утро.
Солнечный свет, казалось, насмехался над трагедией, беззастенчиво заливая палату.
Тамара Сергеевна потребовала у врача телефон и записную книжку.
Первый звонок был старому другу, юристу Алексею Ивановичу.
Его спокойный, уверенный голос стал первым якорем в этом хаосе.
Пока Алексей Иванович вникал в суть дела, Тамара Сергеевна, преодолевая слабость, начала звонить в банк.
Запросы, проверки.
Картина складывалась ужасная.
За последний год Ирина, используя доверенность, обналичила почти все средства с ее счетов.
Остались лишь жалкие остатки.
Деньги выводились через фирмы-однодневки, обналичивались и растворялись в воронке какого-то «перспективного проекта», существование которого верила только сама Тамара Сергеевна.
На третий день после выписки, вернувшись домой — в пустую трехкомнатную квартиру в Корюковке, пахнувшую чужими духами и предательством — к ней пришел Алексей Иванович.
На лице его отражалась серьезность. — Тамара, дело пахнет керосином.
Финансовые махинации — это только часть беды.
Но есть и другой нюанс.
Тот флакон, что уронила Ирина…
Анализ выявил следы препарата, который в сочетании с вашей терапией мог привести к остановке сердца.
Смерть выглядела бы как естественный исход для ослабленного организма.
Она слушала его, и мир за окном снова терял краски.
Это было не просто жадность.
Хладнокровное, расчетливое убийство.
Руками дочери. — А Оля? — спросила она почти без надежды. — Ее отпустили под подписку.
Она поет, как соловей.
