Я отлично помню всё, хотя порой обманываю себя, будто забыла.
Март, холодный пронизывающий ветер, щёки обжигает мороз — и мама прислала письмо с завещанием на официальном бланке. Тогда мне было пятьдесят два.
Тамара сидела напротив меня: уверенная, собранная, с тем самым выражением лица — как будто вот-вот всё объяснит, и мне станет легче.
— Пойми, Ирина, ты устроилась, у тебя уже есть своя квартира. А у меня… Знаешь, муж болен, сын без работы, всё на моих плечах… Я с мамой до последнего ночевала, разве ты забыла?
Она смотрит куда-то в сторону, избегая моего взгляда, а я не нахожу слов.
Просто сжимаю в руке тот самый бланк, словно сейчас он порвётся — и вместе с ним уйдёт боль.
С тех пор между нами началась холодная война. Надежда, моя дочь, тогда ещё только ожидала первого ребёнка, а я не могла признаться ей, как сильно мне больно, горько — даже стыдно, что родительская любовь снова распределила всё так: ей — всё, мне — лишь остатки.
Я не звонила первой. Она порой шлёт сообщения — безликие поздравления. На семейных праздниках мы улыбались, делая вид, что всё осталось как прежде.
Удивительно, как одна единственная бумажка способна разделить жизнь на «до» и «после».
А потом начались долгие годы.
Скромная зарплата, внучка, которую я водила в детский сад, и тихое счастье вечерами — чай со смородиновым вареньем, беседы с Надеждой. Наверное, я старалась слишком загладить обиду, отдаваясь заботе о дочери: иногда ловила себя на страхе повторить мамины ошибки.
Тем временем сестра жила «на широкую ногу». По фотографиям в соцсетях — то Египет, то дача, то Алексей с новым автомобилем. Мне же оставалось учиться отпускать — точнее, изображать, что простила.,И вот настал одинокий апрельский рассвет, когда ровно в пять утра зазвонил телефон.
Долгое время я не решалась ответить: а вдруг с Тамарой что-то произошло? В смс было всего одно слово — «Ирина, нужна помощь».
…Мир словно вновь раскололся на «до» и «после».
Я стояла у окна, словно ожидая какого-то сигнала с той стороны. За стеклом танцевали рассветные лучи, капли медленно скатывались по подоконнику. Смс мигала словно маячок: «Пожалуйста. Ответь».
…Нажала кнопку принятия вызова. Сердце кинулось в пятки.
— Ириночка… — тихо, заикаясь на каждом слове, — мне очень плохо… Я не знаю, к кому ещё обратиться… Прости, ради Бога, что так вдруг…
Неуверенность в её голосе словно резала по воспоминаниям — обычно она говорила чётко и твёрдо, а теперь вдруг запнулась, как девочка, пойманная на шалости. Казалось, это не Тамара, а какая-то тень из другого мира.
— Что произошло? — спросила с дрожью в голосе.
— Я… не могу объяснить по телефону… Пожалуйста, приезжай. Адрес помнишь…
Надежда стояла у меня за спиной, нежно поглаживая плечо — она понимала и без слов.
— Мама, только не затащи её к себе домой. Всё всплывёт — и ты опять будешь страдать.
Я кивнула.,— Я просто загляну, как она там.
Путь к сестре был знакомым и давно пройденным, когда-то именно по нему мы ездили на семейные обеды… Но теперь этот маршрут казался чужим, словно я пробиралась сквозь какую-то давнюю, застоявшуюся преграду между нами.
Подъезд встретил тяжёлым ароматом сырости и дешёвого табака. Дверь Тамары была чуть приоткрыта. За ней царил полумрак, на полу лежал слой газет, словно тут не убирали месяцами. В гостиной — та самая скатерть с лимоном и серебряная ваза… А на диване — согбенная, посеревшая фигура.
— Тамарка… — выдохнула я едва слышно.
Сестра дернулась, подняла глаза — и я мгновенно растерялась. Взгляд был полный тревоги и жадности, совсем не похожий на тот, что когда-то смотрел сверху вниз.
— Прости… что вот так всё… — Она покачнулась, схватила меня за руку. — Всё плохо, Ирина… Квартиру чуть не отобрали, огромный долг по коммуналке, мошенники… Я больше не справляюсь… Алексей во Львове, говорит — у него полно своих проблем, а муж бы помог, но его нет…
Её слова сыпались тихо, словно песок, просыпающийся сквозь пальцы. Мне казалось, что сейчас я либо откажусь от всего, либо расплачусь.
Я бережно провела рукой по её плечу. Аккуратно, так, как делала это в детстве.
Не для неё — для самой себя.
Это был странный момент: тебе уже почти семьдесят, а вдруг ты снова оказываешься младшей, но уже не слабой.
— Там, я постараюсь тебе помочь. Разберёмся. Но не могу обещать, что всё вернётся, как раньше…
Она опустила голову:,— Я это осознаю. Не вправе просить большего…
Мы провели время до вечера вместе. Потягивали остывший чай, сортировали бумаги — счета, справки, официальные письма. Внутри меня всё бурлило, не хотелось возвращаться к воспоминаниям, но память неизбежно выдавала картины: мамины упрёки, её завещание, уверенность Тамары в том, что «остатков» мне хватит.
— Помнишь, как тогда в десятом классе мы делили тот полушубок? — вдруг тихо спросила сестра.
Я лишь кивнула и рассмеялась — смех получился странным, одновременно ласковым и горьким.
— Всё так же. Всё достаётся тебе, а мне остаются крохи…
Сестра вздохнула.
— Я… допускала ошибку. Просто боялась остаться ни с чем. Но ты ведь тогда не обиделась всерьёз, верно?
Я промолчала.
Наверное, не смогла подобрать нужных слов. Потому что обида — не вопрос дня, года или даже десятилетий. Это целая жизнь. И отпустить её страшно. Но ещё страшнее — держать.
В тот вечер впервые почувствовала себя не слабее, а сильнее.
Тишина между нами стала мягче, но иной уже не станет. Продолжение:
