Вам у нас точно понравится! — Ольга, принимай дары природы!
Прямо с грядки, от мамы с папой!
Голос Алексея, нарочно бодрый и звонкий, прорезал тишину квартиры.
Оцинкованное ведро с грохотом опустилось на ламинат в прихожей, оставив на чистом полу мокрое, грязное пятно.
Сам Алексей сиял так, словно принес не ведро картофеля, а настоящий трофей с охоты.
Он снял лёгкую куртку, под которой была белоснежная футболка, и смахнул с лица мнимую пылинку.
Отдохнувший, довольный, пахнущий винницким парфюмом, а не землёй.
Ольга вышла из комнаты, вытирая влажные руки о домашние штаны.
Она только что закончила мыть посуду после ужина, который съела в одиночестве.
Она взглянула на мужа, затем на ведро.
Внутри у неё что-то сжалось тугим, холодным комком.
Это был он.
Венец её летних мучений.
Финальный аккорд трёх месяцев каторжного труда, который Алексей нежно называл «помощью родителям».
Каждые выходные, начиная с начала июня.
Каждую пятницу вечером он находил оправдание: то «важный проект горит», то «договорился встретиться с мужиками, нельзя подвести», то просто «голова болит, не смогу доехать».
А она ехала.
Садилась в душную электричку, а потом ещё полчаса тряслась в набитом автобусе до их садоводческого товарищества.
И там её уже ожидала свекровь, Тамара Сергеевна, со своим бесконечным списком дел.
Прополка.
Бесконечные ряды сорняков под палящим солнцем, от которого гудела голова и темнело в глазах.
Спина, которая к вечеру воскресенья превращалась в одну сплошную, ноющую боль.
Полив из тяжёлых леек, вызывавших мозоли на ладонях.
Окучивание картошки, когда комья сухой земли забивались под ногти, а запах пыльной ботвы и собственного пота преследовал её до самой среды.
И над всем этим — пристальный, оценивающий взгляд Тамары Сергеевны, которая никогда не похвалила, но всегда находила, к чему придраться. «Неглубоко тяпаешь, Ольга, все корни оставляешь». «Воду под самый корень лей, чего зря брызжешь». — Ну что, видишь?
Целое ведро! — Алексей с гордостью ткнул ногой в бок ведра. — Мама сказала, это отборная.
Специально для нас отложила.
Теперь всю зиму с нашей картошечкой будем.
Какая экономия!
Ольга медленно подошла ближе.
Запах от ведра ударил в нос — влажный, тяжёлый дух погреба и начинающейся гнили.
Она заглянула внутрь.
Сверху, словно на витрине, лежало около десятка крупных, ровных, почти чистых картофелин.
Красивых.
Правильных.
Именно таких, какими она себе их представляла, когда стиснув зубы, пропалывала очередную грядку.
Под этим первым, парадным слоем… Она молча опустила руку в ведро, ощутив неприятную влажную прохладу.
Пальцы нащупали что-то мелкое, сморщенное.
Она разгребла верхний слой.
То, что оказалось под ним, было не просто неуважением.
Это была настоящая пощёчина.
Сплошная мелкая, позеленевшая, местами проросшая и подгнившая дрянь.
Та самая картошка, которую свекровь при ней с презрением откладывала в отдельную кучу «на выброс или скотине отдать».
Корм.
Помои.
Она вытащила одну из этих картофелин.
Маленький, зелёный уродец с мягким, склизким пятном на боку.
Холодная гнильца испачкала пальцы.
Она подняла глаза на сияющего мужа.
Он всё ещё улыбался, ожидая благодарности.
Он не видел, или не хотел замечать, что именно она держит в руке.
Для него это была просто «картошка от мамы».
А для неё — цена её унижений.
Цена её согнутой спины.
Цена её испорченного лета.
