Утро началось с прохладной воды и спокойной тишины.
Тамара Сергеевна подержала руки под струёй, пока пальцы перестали ныть, заварила слабый чай и, прихрамывая, подошла к окну.
Двор был пуст, лишь дворник, закутанный в куртку, отталкивал мокрый снег от бордюра.
На стекле возле старой щеколды расплывалось пятно пара — значит, в комнате ещё не успело стать тепло.
На подоконнике покоилась её привычная жизнь: фотография сына в первом классе — белая рубашка, галстук немного кривоват, взгляд в сторону; рядом — более свежий снимок: он уже высокий, не улыбается, руку положил на плечо жены.
За рамками — пустота.
Фото внуков ей не приносили, она видела их лишь пару раз и то через экран телефона: «Видишь, мам, вот Иван в садике, а это Катя в коляске».
Она кивала: вижу.
Но видеть и держать — совершенно разные вещи.
Тамара Сергеевна заварила чай покрепче, сдвинула блюдце к краю стола, чтобы было удобнее дотянуться, и присела.
Поясница словно бросила в неё горячий камень, и она положила ладонь на больное место.
Врач, молодой и внимательный, говорил на прошлой неделе: «Ходите, Тамара Сергеевна, пусть понемногу, но каждый день.
И не берите тяжёлого».
Она кивала, а сегодня сама вытащила из подъезда мешок с мусором на лестничную площадку — потому что некому было помочь.
Дворник не поднимается выше первых этажей, сын обещал зайти «на днях» и вынести, но дни шли, мешок начал вонять, и Тамара Сергеевна, спотыкаясь, тащила его по ступеням, словно тянула за собой тяжёлую память.
В дверь позвонили.
Звонок прозвучал ровно, без дрожи — значит, не почта и не рекламщики.
Тамара Сергеевна поднялась, поправила халат и открыла.
На пороге стоял Илья — племянник, сын её младшей сестры, вязаная шапка, лицо красное от мороза, в руках пакеты. — Тётя Тамара, доброе утро, — улыбнулся он виновато, как улыбаются те, кто чуть опоздал на электричку. — Я из магазина.
Доктор говорил — творог нужен.
И колено ваше — не забыли греть? — Здравствуй, Илюша, — Тамара Сергеевна отошла, пропуская его. — Проходи.
Творог — это хорошо.
Чай тебе налью.
А колено… — махнула рукой, — колено само напомнит, если забуду.
Илья расставил покупки: молоко, серая буханка хлеба, небольшой кусок сыра, пакет лекарств с бирюзовой полосой — эти таблетки ей прописали новые, от тех болей, что «на погоду ломит».
Он, не спрашивая, передвинул табурет поближе к окну, вытащил новую шторку для ванной — старая совсем осыпалась и прилипала к ногам. — Я ещё лампочку купил, — сказал он, поднимая глаза к плафону. — Там моргает, темновато вам. — Подожди, — остановила его Тамара Сергеевна, — сначала чай.
Ты уже весь на ногах.
Они пили чай, а Илья внимал, кивая, как говорят старики: «Вот вчера Оля с второго принесла письмо, чужое опять в мой ящик сунули», «На рынке капуста такая, что кочерыга — как кулак, стыдно продавать», «Снег у нас навалился, а дворник один».
Илья отвечал: «Я вам принесу капусту с другого ларька», «Ящик починю», «Лампочку вкручу», «Рубашку на батарею повешу — быстрее высохнет».
Он не обижался, не торопился.
И благодаря этому Тамаре Сергеевне было легче находить слова — не жалобы, а просто разговор.
Сын Тамары Сергеевны, Алексей, в последний раз заходил месяц назад.
Пришёл поздно вечером, зашёл с порога, не сняв ботинок, словно собирался лишь на минуту.
Принёс батарейки к пульту, оставил на столе пакет с печеньем, сказал: «Я ненадолго.
Мне завтра рано вставать.
Ты подрядчику деньги перевела?» — он делал ремонт на даче и искал, где взять «ещё немного».
Тамара Сергеевна перевела «ещё немного», не спрашивая, на что именно.
Потому что, когда сыну тяжело, мать делает всё, что может.
Но эта тяжесть растянулась на месяцы: «у нас проект», «дети кашляют», «у Наташи отчёты», «дача стоит».
За месяц он звонил, но не интересовался, как она сама.
Словно боялся услышать ответ.
Илья знал, что говорить не нужно — надо просто делать.
Он принёс инструменты, протянул удлинитель, подтянул дверцу шкафа, чтобы не скрипела, оплатил коммуналку с её карты — при ней, чтобы не оставалось недосказанности.
Потом сел напротив и аккуратно спросил: — Тётя Тамара, как вы?
По правде.
Сын заходит?
Тамара Сергеевна опустила взгляд в чашку.
Ложечка со звоном ударилась о стенку, звук стал тонким, как натянутая струна. — Звонит, — сказала она коротко. — Но у него нет времени.
Я не держу.
Он молодой, ему надо крутиться.
Я раньше тоже… — усмехнулась, — прыгала как белка.
Но… — махнула рукой. — Илюша, не спрашивай.
Не хочу плохого говорить о родном.
Илья кивнул.
А потом произнёс то, чего она не ожидала: — Тётя Тамара, а вы… ну… как планируете дальше?
Извините, это не моё дело.
Просто вы как-то говорили, что хотите сходить к нотариусу.
Проверить документы.
Я… могу вас отвезти.
Или вызвать специалиста на дом.
Тамара Сергеевна вздохнула.
Да, она думала.
Не столько о том, кому достанется, сколько о том, как устроить так, чтобы потом никого не тревожили.
Квартира — двухкомнатная, на неё претендуют, словно на сладкий стол.
Муж давно умер, всё оформлено на неё.
У Ильи своя жизнь: с девушкой снимают «однушку», работу держит крепко, но это всё же съём.
Алексей живёт с женой в просторной квартире, которую помогли купить её родители — Тамара Сергеевна не завидует и не спорит.
Просто факты. — Я хочу, чтобы меня не возили по чужим углам, — сказала она. — Вот чего хочу.
И чтобы после меня не было ссор.
А ссоры будут, Илья.
Я вижу, как Алексей смотрит на мой шкаф — будто он уже его.
Как трудно открыться, когда страх не отпускает.
Трудный выбор между любовью и болью сжимает сердца.
Новые встречи способны изменить ход давно забытых дней.
Тайна прошлого крепко связывает их сердца.
Тайна ночных шагов размывает границы обыденного.
Как долго эта тишина будет звучать после прощания?