Блюдце подпрыгнуло на столе.
Тамара Сергеевна быстро прикрыла чашку всей ладонью, чтобы не пролить чай. — Ты мой сын, — спокойно произнесла она. — И останешься им, даже если я завещаю квартиру дереву на бульваре.
Но этот дом — мой.
Я вправе распоряжаться им, как считаю нужным.
Ты не останешься без жилья.
У тебя есть крыша над головой.
У тебя — руки, разум и семья.
А у Ильи — ничего.
И он по-человечески поддерживает меня.
Я благодарна. — Благодаришь? — он усмехнулся. — Благодарность выражают иначе.
Деньгами.
Подарками.
Не квартирой.
Ты выбросила меня из своей жизни, словно старую штору.
Запомни, мама, — он приблизился и наклонился, — я так просто не оставлю это.
Я буду оспаривать.
Ты не в себе.
Тебя убедили.
Ты старый человек, тобой манипулируют. — Сядь, — попросила Тамара Сергеевна. — Не кричи.
Придёт Оля — она услышит через стенку.
И хватит лгать.
Я в себе.
Я просто устала слышать «мы заняты».
Я тоже занята — своим дыханием, своей болью, своей жизнью.
Я не выбираю между вами — ты сын, он племянник — я выбираю, кому быть благодарной.
А благодарность у каждого своя. — Значит, всё? — он выпрямился. — Я понял.
Живи с ним.
Прощай.
Он вышел, не сняв куртки.
Дверь захлопнулась, словно крышка старого сундука.
На столе остались его следы: мокрые от снега капли на клеёнке, чуть запаха дешёвого табака.
Тамара Сергеевна вздохнула и медленно, осторожно поднялась.
Сняла с стула его пакет с печеньем, поставила на полку.
Положила руку на сердце — оно билось редко и тяжело.
Вечером заглянула соседка Ольга, принесла половину пирога — «внук привёз, нам много».
Внимательно посмотрела на Тамару Сергеевну: — Слышала я, как он.
Не плачь.
Люди ведь так: кто ближе — тот и больнее.
А этот, племянник, — хороший.
Видно по рукам.
Он не для квартиры, он — по людям. — Я знаю, Оличка, — кивнула Тамара Сергеевна. — Только сын… — она замолчала, но Ольга поняла. — Сыну говори: «ты — сын».
И не оправдывайся.
Господи, кому мы что доказываем? — вздохнула Ольга. — Ты распорядилась.
Правильно.
По справедливости.
А то, что у них чувство «мне должны», — это их.
Ночью Тамара Сергеевна почти не сомкнула глаз.
Она ворочалась, искала удобное место подушке, вставала пить воду. «Я всё сделала правильно», — повторяла про себя. «Правильно — не значит без боли», — отвечала сама себе.
К утру задремала.
На следующий день позвонила сестра.
Голос звучал виновато: «Тамара, он ко мне приезжал, ругался.
Сказал, что из-за моего сына…» Тамара Сергеевна ответила коротко: «Не из-за твоего.
Из-за моего».
Сестра молча расплакалась и пообещала поговорить с Ильёй, чтобы тот держался подальше — «чтобы лишний раз не раздражать».
Тамара Сергеевна твёрдо сказала: «Не надо.
Илья должен жить, как жил.
И заходить ко мне — как заходил.
Я не отрежу человеку руки и ноги только потому, что кому-то кажется, что они тянутся к чужому».
Сестра замолчала и лишь в конце сказала: «Я тобой горжусь, хоть и горько это».
Через день Илья пришёл — настороженно, будто в дом, где витает злость.
Тамара Сергеевна встретила его на пороге спокойно: — Ты ни при чём.
Не вини себя.
Я давно об этом думала.
И только вчера он узнал.
Не потому что я скрывала назло, а потому что не спрашивал.
А ты спросил.
И делал. — Я уйду, если вам будет спокойнее, — внезапно сказал Илья. — Я не хочу, чтобы из-за меня… — Перестань, — прервала его Тамара Сергеевна. — Я уже всё сказала.
И теперь бояться не буду.
Хотя бы он ко мне пришёл — просто чай попить.
А не предъявлять счёт.
Алексей не приходил неделю.
