Ему кажется, что так и должно быть.
А я размышляю: а где он был, когда ночью скорая приезжала?
Ты был.
Оля была.
А он спал. — Он… — Илья замялся, — я не хочу его обидеть.
Но да, вы правы.
Тамара Сергеевна не любила слово «завещание» — как будто произносишь вслух, что пришло время уходить.
Но рассуждала просто: лучше пусть сама спокойно решит, чем потом кто-то будет искажать её слова.
Через пару дней Илья пришёл в пальто, на котором белел снег, словно его присыпали мукой, и сообщил: — Я записал вас к нотариусу.
Сказали, можно в их офисе, можно на выезде.
Давайте поедем.
Я попрошу, чтобы на утро у вас сил было побольше.
Тамара Сергеевна собралась: тёплый платок, туфли на застёжках, документы — всё сложено в зелёную папку с мягкими краями.
В аптечке на полке — проверила таблетки, взяла с собой две — «на всякий случай».
Илья вёл машину аккуратно, избегая резких движений, будто перевозил чашку с водой.
В нотариальной конторе чувствовался запах бумаги и свежесваренного кофе.
На стене висели часы с тихо движущимися стрелками.
Нотариус — женщина около сорока, деловая, без лишних улыбок.
Она выслушала Тамару Сергеевну, уточнила адрес, право собственности, спросила, понимает ли она свои действия.
Тамара Сергеевна кивнула: понимает. — Вы можете оформить всё по своему усмотрению, — сказала нотариус, — но учтите: существуют обязательные доли, если у вас есть несовершеннолетние дети или инвалиды.
Нет таких?
Тогда всё решаете вы. — И, глядя прямо в глаза, добавила: — Вы вправе оставить за собой право проживания на всю жизнь.
Это важный момент. — Обязательно, — ответила Тамара Сергеевна. — Мне не нужны лишние разговоры.
Пока я жива, это мой дом.
Они долго формулировали текст, нотариус быстро печатала, бегло просматривая строки.
Илья сидел на стуле, старался не вмешиваться, но когда Тамара Сергеевна взглянула на него, он коротко кивнул: решайте, как считаете нужным.
Тамара Сергеевна указала: квартиру завещает племяннику Илье с условием, что до её смерти право проживания остаётся за ней.
Старый сервант — не важен, пусть делят, как захотят.
Небольшие сбережения в книжке — внукам по тысяче «на мороженое, велосипеды и книжки», — она усмехнулась, осознавая, что сейчас тысяча — уже не та сумма, но всё же.
И, возможно, она подпишет и оставит у нотариуса конверт с личным письмом — без права оглашения, только для себя: «Сынок, не сердись.
Я тебя люблю, но дом — это жизнь, а жизнь — это те, кто рядом».
В полдень они вернулись домой.
Тамара Сергеевна устала, но внутри чувствовала такую крепкую ровность, словно свежевыпеченный хлеб, по корочке которого стучишь и слышишь: всё пропеклось.
Илья оставил ей таблетки, поставил чай, проверил замок и ушёл к себе: у него была смена.
Вечером, как назло, пришёл Алексей.
Было заметно, что он зол, и эта злость — старая, накопленная.
Лицо бледное, глаза прищурены.
Он даже не снял куртку, прошёл на кухню, зашёл в комнату, будто был слишком велик для этого пространства, и резко спросил: — Мама, это правда? — в руках он держал телефон с сообщением от общей знакомой о походе к нотариусу.
Как же этот слух дошёл до него через соседку Ольгу?
Через чью-то болтовню в аптеке?
Слухи в доме распространяются быстрее воды. — Почему в завещании указан племянник, а не я? — кричал сын. — Он один ухаживает за мной, а ты, родной сын, даже не зашёл, — ответила Тамара Сергеевна.
Он словно не услышал вторую часть.
Её слова упали на стол — звонко, как крышка кастрюли, а он продолжал говорить, не замечая ни разницы в настроении, ни того, что для него бумага — просто объект, а для неё — воздух. — Ты понимаешь, что делаешь? — Он перебирал слова, будто проверяя доски на прочность. — Он сунет нос во всё, будет распоряжаться.
Кто он вообще?
Племянник.
А я сын.
По праву.
Ты обещала.
Сколько раз говорила: «Дим, не волнуйся, квартира твоя».
Я на это рассчитывал. — Я говорила, — тихо кивнула Тамара Сергеевна. — Когда ты приходил и сидел со мной.
Когда мы говорили о жизни.
И когда ты… — она вздохнула, — был рядом.
А теперь… — она пожала плечами, — ты рядом лишь словами. — Он на тебя давил, да? — Алексей резко повернулся к двери, будто Илья стоял за ней. — Он специально.
Я таких знаю.
Прикидываются добрыми — «тетя Тамара, чай, лампочки», а сами — хитрые и умные.
Им надо чужое.
И он знает — у меня своих дел достаточно.
У меня семья.
Я не могу приходить к тебе на обед каждый день. — Никто не просил каждый день, — спокойно ответила Тамара Сергеевна. — Никто не просил обедать.
Я просила — загляни.
Позвони.
Не когда тебе нужны деньги, а когда мне тяжело.
Ты не пришёл, Дим.
Ты всегда спешишь.
А племянник — он не обещал, он делал.
И если завтра мне станет плохо, и я упаду, его я увижу первой.
Тебя — вторым.
Потому что пока ты доедешь, пока «соберёшься»… — Она посмотрела на его широкие плечи и вдруг почувствовала ещё большую усталость. — И да, я оставила за собой право жить в доме.
Никто не сможет меня выгнать.
Но я хочу, чтобы после меня дом остался тому, кто сделал его домом для меня сейчас. — Значит, квартира — не мне? — он словно не слышал ни одного слова. — Значит, я — никто?
Да? — Он ударил кулаком по столу.
